Все сборы к выступлению были покончены, насиженные гнезда разорены, разный хлам, лом и тряпки великодушно розданы хозяевам сакель, к великому удовольствию их дам, и в одно действительно прекрасное утро последних чисел мая или первых июня 1853 года батальон, отправив двумя часами раньше вперед свой обоз, при звуках песен, вроде "Мы похода долго ждали, си восторгом ожидали", при гуле барабанов, резком писке кларнетов, при свистах и залихватских выступах ложечников вытянулся длинными рядами из Кутиш, провожаемый несколькими стариками, не отказывавшимися от запретного горячего напитка, и кучей мальчишек.
-- Яхши бол, баяр, якши гайда! -- раздается с крыш, очевидно коверкая, с целью русифицировать татарские слова.
-- Сагол, Аллах сахласын; твоя марушка да баранчук якши бол, -- обратное коверкание в убеждении, что это по-татарски значит: желаю здоровья твоей жене и детям. А все туземцы, в свою очередь, думают, что марушка (жена), баранчук (ребенок) -- чисто по-русски.
Первый переход -- Оглы, второй -- Дженгутай, третий -- Шура. Здесь, кажется, мы простояли два дня; осмотрел нас полковой командир, и выступили в Чирь-Юрт.
Переход от Шуры до Чирь-Юрта, должно быть, верст 40 с хвостиком, особенно в жаркое время, крайне тяжел, утомителен и скучен. Местность первой половины пути слегка холмистая, по обе стороны в некотором расстоянии высоты, покрытые лесом, большей частью дубняком, вторая половина совершенно ровная, если не считать неизбежных балок, более или менее крутых, кустарник везде в изобилии, но какой-то печально-сероватый, корявый, почва каменисто-песчаная -- общий вид крайне неприветливый. Все это вследствие отсутствия воды и невозможности поселений. На всем протяжении не встречаются признаки живого существа. Наконец, не доходя верст 7--8 до Чирь-Юрта, показывается река Сулак, вырывающаяся здесь из своего тесного скалистого ущелья в долину, принимающая характер крупной реки, успокоившейся от бешеного бурления и воя среди скал, давивших ее от истоков по всему пути, от снежных и каменных лавин. Далее виднеется башня, вооруженная пушкой, в которой постоянно содержится команда в 20 человек солдат. На их обязанности наблюдать за прорывом неприятельских партий, имеющих в этом месте у бывшего аула Миятлы удобный брод через реку, и выстрелами из орудия производить тревогу. На той стороне реки на покатых возвышенностях хоть и не видно неприятельских аулов, но заметна их близость: копны сена, не сжатые еще полянки и т. п.
Пройдя еще версты две, дорога подходит почти к самому берегу реки: здесь, само собой, всякая проходящая команда непременно остановится, чтобы напоить лошадей после суток движения (ночевать приходилось, где застанет тьма, без воды, а люди запасались в Шуре в манерки, бутылки, баклажки) да и самим помыться, освежиться. Горцы ближайшего аула Зубут всегда вертелись на своем левом берегу у этого места и нередко переходили и на правый берег, скрываясь в растущих здесь деревьях и густых кустах гребенчика, поджидая добычи в виде отставшего или неосторожно удалившегося от колонны. Таким-то образом в этом самом месте и случился захват в плен двух офицеров Кабардинского полка в 1848 году, о чем я рассказал в предшествующих главах.
Мы тоже остановились здесь, но приняты были все меры для предупреждения какого-нибудь внезапного нападения. Следовавшие за нами со своего берега горцы видели, что надежды на добычу плохие, и потому, очевидно уж, ради потехи только, пустили нам несколько выстрелов, на которые солдаты, обрадовавшись случаю, подняли целую трескотню, не умолкнувшую, пока нескольким не досталось по зубам от фельдфебелей и капралов. Удивительна эта страсть у всех солдат к стрельбе: как будто вся суть в том, чтобы поскорее выпустить свои патроны! Особенно в те времена, из отвратительных, негодных гладкоствольных кремневых ружей, когда едва из десяти человек один имел понятие о прицельной стрельбе, это сыпание пулями в сторону неприятеля составляло какое-то особое, дорогое удовольствие для солдат, но совсем бесцельное и почти безвредное для неприятеля. Особенно в Чечне это практиковалось в обширных размерах, и преимущественно батальонами, приходившими в зимние экспедиции из других соседних районов, где зимой действий не происходило. Стоило только, чтобы, подходя к лесу, против рассыпанной цепи раздался один выстрел какого-нибудь шалопая чеченца, засевшего где-нибудь за частым орешником или на высокое дерево, как пойдет по всему лесу такая жарня, такие перекаты то усиливающейся, то ослабевающей перестрелки, что новый, еще не совсем ознакомленный с местными обычаями человек вправе подумать, что идет ожесточенный бой, что жертвы валятся, конечно, десятками, если не сотнями... А если новый человек да к тому же "начальство", которому поручена отдельная часть отряда, то он засуетится, начнет рассылать приказания, подкрепления и прочее. Между тем единственные жертвы -- напрасно выпускаемые патроны, напрасно расточаемые казенные деньги. Старые офицеры уже знали это, и, бывало, спросишь у иного: "Что это там такой сильный огонь открыли?" -- "Ничего, в серое облачко стреляют".
Чеченцы знали эту слабость наших солдат и даже знали, что она сильнее у тех, что с красными воротниками, нежели у тех, что с черными (тогда были полки мушкетерские с красными и егерские с черными воротниками). Местные в Чечне полки Кабардинский и Куринский -- егеря -- уже не так предавались страсти "пуцать", потому что постоянно находясь в лесах с глазу на глаз с чеченцами, и без того не могли пожаловаться на недостаток случаев к стрельбе; приходившие же были исключительно мушкетеры: тенгинцы, навагинцы, изредка апшеронцы и дагестанцы -- ну и потешались же они! Особенно навагинцы были любители "пуцания", до того что начиналось распекание батальонных и ротных командиров, зуботыченье людей, приказы по отряду, но все это мало действовало. Чеченцы, человека три-четыре, проберутся против этого батальона с красными воротниками (они даже в полушубках все-таки умели узнать, где мушкетеры, -- по папахам и другим приметам) и затеют потеху: они сделают два выстрела, им в ответ 500; только что начнет утихать, они опять один-два выстрела, да еще вдруг и удачные, ранят кого-нибудь -- им в ответ тысяча. А эхо пойдет по лесу какими-то переливами, и вдруг среди треска ружейного огня раздается "ги, ги, Алла!" тех же трех-четырех шалопаев, а в ответ огонь еще чаще... Издали невольно думаешь: черт возьми, должно быть там уже не шутки! В результате: один или два раненых и три десятка тысяч выпущенных патронов...
Но, само собой, не всегда так было. Иногда и огня такого не слыхать, а раненых и убитых выносят десятками, сотнями, зато гиканье и "ура!" уже слышны не одиночные, а целыми хорами, очевидно, сотен голосов, да в промежутке самый ужасный визг и звон картечи, пущенной из 6-фунтовой или батарейной 12-фунтовой пушки, все сопровождается каким-то стоном, треском, адским завыванием целого леса. Как будто проснулся какой-то мир леших и наполняет лес разными дикими воплями и воем, справляя шабаш!..
Свободное копирование
