Между тем время проходило, ни о каких военных действиях не было и слуха, а следовательно, главные мечты и желания оставались неудовлетворенными. За Табасаранский поход 1851 года вышли награды, и я получил Анну 4-й степени "За храбрость" -- самая низшая награда, какую только офицеру и можно было дать, награда, никого не удовлетворявшая. Я поэтому только и мечтал, как бы скорее опять в дело, чтобы получить более существенную награду. Но желания не осуществились: прошло все лето до поздней осени -- и ни единого выстрела... Один раз была снаряжена маленькая экспедиция в ближайший неприятельский аул Кудух, в которой приняли участие главнейше милиционеры, поддержанные вторым батальоном нашего полка; экспедиция кончилась пролитием крови нескольких баранов, уведенных в плен и розданных в жертву участникам экспедиции. Да и сочинена она была собственно для того, чтобы предоставить приехавшему в отряд адъютанту главнокомандующего Клавдию Ермолову (сыну Алексея Петровича) случай получить награду...
Кроме этого эпизода был и еще один, дававший сначала некоторые надежды на драку. Именно: в сентябре отдано было приказание сняться всему лагерю и двум -- Апшеронским и нашему 1-му -- батальонам быть готовыми к выступлению с командующим войсками, а 4-му нашего полка батальону расположиться у подножия Кутишинских высот, вблизи аула Чоглы (солдаты перекрестили в Щеглы), с четырьмя орудиями и милицией для охраны этой части края от набегов неприятеля. 8 сентября мы выступили в Акушу и прибыли 9-го на Дюз-Мэйдан, где встретились с двумя батальонами самурцев и дивизионом драгун. На другой день тронулись дальше и прибыли в аул Губдень, оказавшийся целью похода.
Дело было вот в чем: Губдень, весьма значительный (в несколько тысяч душ) аул шамхальского владения, удаленный от Кяфыр-Кумыка -- резиденции шамхала, окруженный густыми лесами, искони плохо подчинялся своему владетелю, а в последние годы, войдя в тайные сношения с мюридами, стал уже почти совсем не признавать власти шамхала, отказываясь от уплаты ему положенных податей и повинностей, скрывать у себя разных абреков (беглецов), содействовать хищническим мелким партиям и т. п. По жалобе шамхала князь Орбельяни и двинулся с отрядом в Губдень, чтобы заставить жителей возвратиться на путь смирения перед своим владетелем, а также пугнуть их и за сношения с непокорными. Думали мы, что губденцы решатся оказать сопротивление с оружием в руках, тем более что окружающий их лес, чрезвычайно крепкое местоположение самого аула, каменные сакли и башни коего облепили отдельную гору, и могли представить весьма и весьма хорошую оборону, наконец, и многолюдство да надежды на сочувствие и помощь Акуши в случае успеха могли увлечь их к решимости вступить с отрядом во враждебные отношения. Нам уже мерещились горячая перестрелка в лесу, затем штурм аула... Все это вышли пустые мечтания. 11-го числа прибыл в отряд, уже расположившийся на поляне в версте от аула, его высокостепенство генерал-адъютант генерал-лейтенант шамхал Тарковский Абу-Муселим-хан, для встречи коего, чтобы произвести должное впечатление на жителей, всем войскам приказано было выйти на линейку, и шамхал (весьма невзрачный, сгорбленный, с тупым выражением безжизненных глаз) объезжал ряды, произносил: "Здорово, братцы!", на что раздавалось обычное: "Здравия желаем, ваше в-ство!" (впрочем, этот возглас обошелся шамхалу недешево, ибо он пожаловал на каждую роту по быку на порцию). Затем происходили какие-то переговоры, споры, увещания, целые сутки толпились жители то у палатки шамхала, то у князя Орбельяни; наконец, по-видимому, достигли миролюбивого разрешения возникших неудовольствий, и отряд 12-го числа снялся с места. Самурцы ушли в свою штаб-квартиру Дешлагар; драгуны уехали с князем Орбельяни в Шуру; апшеронцам приказано идти в Дженгутай, а нам -- возвратиться другой дорогой к Чоглы и там расположиться вместе с 4-м батальоном впредь до особого приказания.
Пришли мы к этой позиции 14-го числа. Семь дней утомительного бесплодного марша в довольно сильный жар, казавшийся нам таким после целого лета, проведенного на высотах, где и в июле, особенно по ночам, иногда зуб на зуб не попадал, скоро были забыты, и опять потянулись еще более скучные, однообразно монотонные дни. Для разнообразия я предложил двум из ротных командиров, с которыми более сблизился, очередоваться обедами и являться со своей свитой, то есть с юнкерами своей роты. Таким образом, через два дня на третий обеды были шумные, всяк приходил со своей посудой, своими стаканами, рассаживались на походных кроватях, барабанах, и за борщом да неизменными битками с прибавлением кахетинского вина мы большей частью занимались бесконечными рассказами анекдотического характера и разбирали по косточкам начальство.
На позиции у Чоглы простояли мы до 7 октября. Последнее время дни стояли великолепные, такие осенние дни, какие я только на Кавказе и встречал. День теплый, мягкий, живительный воздух; к сумеркам легкий туман; ночью холод; к утру мороз, все покрывалось инеем, вода -- тоненьким слоем льда, а с восходом солнца все это исчезало, и самая прекрасная погода, чистое синее небо, какая-то неподвижность в воздухе и во всей природе, тишина, нарушаемая стрекотанием множества кузнечиков. Ляжешь на каком-нибудь холме и под этот шум, под едва слышный звук скользящих кругом сереньких добродушных ящериц проводишь целые часы, перенося взгляд с синевы неба на серые безжизненные горы, с журчащей между камней речки на закоптелые каменные сакли аула, с белеющих палаток лагеря и блестящих под солнечными лучами ружейных козел на дымки, ровной струей поднимающиеся из-под ротных кухонь, или на пасущихся вблизи по скату горы баранов. Такая мирная картина, так располагающая к спокойствию, а между тем каждую минуту можно ожидать тревоги, нападений, убийств, стрельбы...
6 октября вечером было получено приказание: 4-му батальону с двумя орудиями выступить в Шуру, а нашему 1-му с другими двумя горными пушками, или "ступками", как мы их называли, отправиться в аул Кутиши и расположиться там на зимние квартиры.
7-го числа 4-й батальон с полковым командиром ушел, а мы вслед за тем отправились в знакомые мне Кутиши с ужасной перспективой провести там месяцев восемь. Восемь длинных зимних месяцев среди дикого туземного населения, в сырой полумрачной сакле, без всякого дела, под ежедневными огорчениями со стороны противнейшего майора и в обществе офицеров, большинство коих при всей снисходительности к ним не могли вызывать ни малейшей симпатии -- поистине перспектива, для примирения с которой нужно было немало силы воли!
Свободное копирование
