33
Что же происходило вокруг?..
У нас в микрорайоне, между дорогой и тремя нашими пятиэтажками, вытянувшимися в шеренгу, находился большой луг, зеленый, за росший травой, а по весне взбрызнутый золотом цветущих одуванчиков. Луг этот грозились застроить домами, но грозились уже двадцать с лишним лет, то есть столько, сколько все мы тут жили. И мы с опаской дожидались, когда осуществится предначертанный градостроителями проект — очень уж не хотелось нам терять серебристую от утренней росы луговину, в середине дня весело блестевшую в солнечных лучах, а зимой покрытую переливчатой, сверкающей снежной гладью...
И вот на этой радовавшей глаз и душу луговине раскинулась огромная, пестрая, шумящая с утра до вечера барахолка... «Челноки» торговали тут китайскими куртками, турецкими майками, польскими жакетками и платьями, джинсами, привезенными из Штатов, зубной, пастой, магнитофонными лентами... Чего тут только не было! Но цены на все были неслыханные... И появилось множество нищих — стариков, старух, безногих и безруких калек, сидевших у входа, с простертыми на земле кепками, платочками, жестяными коробками от консервов с горками собранной мелочи на донышке...
У меня вторым изданием вышел роман «Кто, если не ты?..» Я получил гонорар, и весь его мы уплатили за купленную для меня легкую куртку...
Обычно я поднимался около пяти часов утра и шел в очередь за молоком, держа в руках по бидончику: из молока в смеси с кефиром мы делали творог, давно исчезнувший с прилавков. Очередь бывала длиннейшей, я занимал место в ее хвосте и дожидался семи часов — тогда подвозили цистерну с молоком и продавщица, горделивой осанкой похожая на английскую королеву, начинала «отпускать» по три литра в одни руки... Когда в цистерне кончалось молоко, возникали сцены поистине шекспировские по глубине и накалу страстей... Однажды я видел, как наш приятель, с которым частенько мы встречались у Жовтисов, он преподавал западноевропейскую литературу в университете, — как он, приблизясь к заветному кранику с вяло текущей тоненькой струйкой молока, среди разъяренных, орущих, напирающих друг на друга женщин и стариков кричал, что ему, ветерану Отечественной войны, к тому же инвалиду первой группы, положено получить молоко вне очереди... Лицо его было багровым, ворот рубашки расстегнут, руки с трехлитровой банкой тряслись, казалось — вот-вот его разобьет инсульт... Не помню, чем кончилась эта баталия. Но помню, как мы перестали покупать и кефир, и молоко, и скудный наш диетический стол продолжал свое существование уже без творога, стоимость которого выросла в десятки раз...
По талонам на каждого человека в месяц полагалась бутылка водки. Аня шла на базар, чтобы ее продать и купить кусок мяса. Продать водку по подходящей цене удавалось не сразу, Аня стояла в толпе таких же, как она, «торговцев» и два, и три часа...
Перестали приносить, как обычно, пенсии на дом — теперь надо было вставать в бесконечную очередь к окошечку соцобеса, ждать, пока тебе выдадут тоненькую пачечку денег, если на сей раз их окажется достаточно в кассе, а если нет — придется прийти завтра, а потом послезавтра... В сберкассе тоже выдавали деньги малыми порциями — денег не хватало и там...
— Если так пойдет и дальше, мы никогда не увидим наших детей, нашего Сашеньку... — говорила тихонько, словно бы про себя, Аня, когда мы оставались на кухне вдвоем. — Цены на билеты растут... Мы не сможем купить билеты в Америку...
Я понимал это не хуже ее, но старался гнать от себя гнетущие, безысходные мысли...
Свободное копирование
