Катастрофа - 27

31

Слова «демократия», «демократы» были для меня священны... И вот мне довелось в какой-то мере соприкоснуться с демократами... И демократами, так сказать — элитного уровня...

Первым был Юрий Карякин. Жил он в Москве у черта на куличках, чтобы добраться до него, я должен был сделать две или три пересадки. Я только что вышел из московской больницы, где профессор Левитан, добрейшей души человек, старался меня подлечить, я был слаб, голова кружилась, ноги плохо слушались... Но я ездил к Карякину не раз, не два, не три... Дело в том, что мы в Алма-Ате надеялись, что кто-то в Москве, из «видных имен», поддержит наш сборник, альтернативный по отношению к партийно-зубодробящей, пронизанной сталинизмом прессе. А кто мог соперничать с Юрием Карякиным?.. Автором блестящих книг и статей — «Ждановская жидкость» и др.?.. Мы встретились в Москве, на вечере в Доме архитектора, где выступал приехавший из Америки Наум Коржавин, в его свите, помимо Бена Сарнова и еще двух-трех человек, был и Карякин...

Мне было сказано, что звонить ему можно только между тремя и четырьмя ночи, в другое время — нельзя, он работает только по ночам... И я звонил из больницы, пробираясь в ординаторскую среди ночи, удивляя дежурный медперсонал... После больницы я жил у своей сестры Леки, в коммуналке имелся один телефон, висевший в коридоре, чтобы не будить соседей, я уходил по ночам к ближней станции метро и звонил Карякину из автомата... Потом, договорившись о встрече, приезжал к нему — и выяснялось, что он еще не успел прочитать наш сборник. Он извинялся, говорил, что моя статья ему понравилась, и очень, однако с прочими материалами он еще не смог познакомиться... В то время Москва была захлестнута надеждами на демократию, обновление всей нашей жизни, при этом шла борьба, я сам видел, как в метро, из толпы, сбившейся у стены, на которой висел предвыборный плакат с портретом Ельцина, — как из толпы к портрету подскочила молоденькая женщина, раскрыла сумочку, вынула карандашик, начертила у Ельцина на груди шестиконечную звезду и гут же скрылась из глаз обалдевшей от ее стремительности толпы...

Как было не надеяться, что Карякин поддержит нас, что 20 авторов сборника смогут доказать, что и в Казахстане существует свободна пресса?..

Но шли день за днем, нам с Аней пора было возвращаться в Алма-Ату... Я сам сочинил несколько строк — для издательства, для «упертого» директора... Юрий Карякин подписал их... Дело не в том, что они никак на издательство не повлияли, а в том, как пришлось их добывать, с какими «демократическими нравами» пришлось мне столкнуться... Мелочь?.. Не стану спорить. Но для меня именно из «мелочей» складывается представление о существе человека...

Когда мы с Аней были как-то у Карякина, сидевшего за своим письменным столом, среди полок, уставленных книгами, и вид у него был замученный, истерзанный недосыпом, и глаза его — водянисто-голубые — смотрели печально, как бы прося прощенья за непрочитанный наш сборник, Аня по выходе сказала сочувственно: «Он похож на Иисуса Христа». Не знаю... Вскоре он выступил со съездовской трибуны с предложением вынести труп Ленина из Мавзолея — вопреки желанию миллионов...

Вопреки...

Это словцо еще не раз должно быть употреблено для характеристики действий «демократов»... Не в «соответствии», не в «согласии», а — «вопреки»...

Я закончил «Эллинов и иудеев», которые писал полтора года. Будучи в Москве, я попросил Наташу Иванову, с которой мы познакомились в Дуболтах, прочесть рукопись. Она прочла, мы встретились в редакции «Дружбы народов», где без дальних слов она взялась за телефон, позвонила в новое ультрадемократическое издательство ПИК («Писатели и кооператоры») и сказала, что «Эллинов» следует напечатать, и возможно быстрее...

В новоиспеченном издательстве работали Александр Рекемчук, Валерий Оскоцкий и Яков Костюковский — все литераторы с незапятнанными именами, «прорабы перестройки», как с легкой руки Андрея Вознесенского стали называть таких людей. Меня приняли довольно ласково (здесь ценили рекомендации Наташи Ивановой), но когда мы с Аней появился в ПИКе во второй раз, тут я едва не захлебнулся в море восторгов: оказалось, все трое прочли рукопись — злободневно, современно, глубина, эрудиция... Издавать?.. Да, какой может быть разговор!.. К «Эллинам» были приложены две статьи, написанные Аней: «Бездорожье» и «Сказки о жидомасонстве», их тоже приняли с восторгом, Костюковский не пожал, а поцеловал ей руку... Шел 1990 год.

Однако в 1991 году выяснилось, что издательству необходима рецензия, рукопись препроводили Алле Гербер, тоже «прорабу перестройки», да еще и активнейшему борцу с антисемитизмом и фашизмом... Я отнес ей домой экземпляр, она обещала прочитать быстро и написать рецензию для ПИКа. Дальше потянулись день за днем, Алла Гербер, когда я звонил ей, говорила, что уже начала... Начала... Несколько раз мы побывали у Аллы Гербер — и всякий раз повторялось одно и то же: начала... уже начала...

Дело кончилось тем, что я взял у нее рукопись, дочитанную, по ее словам, до семнадцатой страницы, и мы с Аней, не солоно хлебавши, вернулись в Алма-Ату...

Что же до ПИКа, то в один из приездов мне показали в редакции листовку — не помню, от «Памяти» или от какой-то другой организации, — где назывались фамилии сотрудников издательства и, «когда пиши придут», всем угрожали — тоже не помню чем...

Впоследствии я видел продукцию ПИКа. Это были безобидные книги, вплоть до кулинарных рецептов, и между ними — редкие издания, в которых речь шла о делах давно минувших дней, о гонениях на евреев при Сталине, о самом Сталине... Все это можно было издавать без опаски. У меня было иное представление о роли демократической печати в эпоху перестройки. По крайней мере мы с Аней твердо решили: так как в «Эллинах» все конкретно — люди, события, имена — вполне возможно, что за эту вещь в Алма-Ате нам оторвут голову... Ну и пусть! Зато правда будет сказана!...

И потому ПИК, где не говорили «нет», а все оттягивали издание «Эллинов», мне стал казаться трусливо-лицемерной игрой, далекой от судеб еврейства...

Несколько раньше у меня случилась встреча с Бенедиктом Сарновым. Он знал кое-что обо мне, знал, что мы с Аней дружны с Наумом Коржавиным... Я рассказал ему о нашем сборнике, о препятствиях на пути к его изданию... Ему достаточно было поддержать нас своим авторитетом — и сборник бы вышел... Он слушал меня, не перебивая. Он сидел на диване, широко, до неприличия расставив колени. Он то ли дремал, краем уха ловя мои слова, то ли думал о чем-то своем... И не было ему дела ни до Алма-Аты, откуда мы с Аней прилетели, ни до того, что там происходило...

Когда я впоследствии слышал чью-то воркотню по поводу «еврейской солидарности», по поводу того, что евреи готовы, в ущерб остальным, помогать друг другу, когда я слышал о «Протоколах сионских мудрецов» и стремлении захватить власть над миром, создать некое Еврейское правительство, я всегда видел перед собой — Аллу Гербер, Якова Костюковского, Бенедикта Сарнова... Они ничем не отличались от Юрия Карякина... Российская среда начисто смыла о каждого из них «еврейский элемент». Ни сочувствия, ни боли за свой народ... Осталась только «боль за себя»...