Рассказы о прожитом - 53

11. ПОСЛЕ ВОЙНЫ.

  Повествование мое подходит к концу. Не раз замечал, что внуки мои разговоры о заботах текущего времени слушают не с такой охотой, как рассказы о давно минувших событиях и особенно о военных годах. А ведь в мирное время, если вдуматься, жизнь куда интереснее и разнообразнее, чем во время войны. Многие не умеют замечать всех прелестей и радостей обычной, будничной, хоть и далеко не всегда спокойной и безмятежной мирной жизни. Увлеченность трудом по своей профессии, подрастающие в семьях дети, веселые праздники, беспечный отдых в отпусках, вылазки на природу в выходные дни, дружеское общение с соседями и товарищами по работе, свободные вечера для самообразования и развлечений, рыбалка, охота, огородничество — все это большинство людей теряет во время войны. Одни — до возрождения мира, другие — навсегда вместе с собственной жизнью...

  В первые же дни после возвращения из Великого Устюга домой — еще не снял военную форму — меня пригласил первый секретарь Сольвычегодского райкома партии.

— Есть тебе, товарищ капитан, работа — сказал он. — У нас детский дом остался без хозяина. Хочешь, не хочешь, а придется тебе его принять. Считай это партийным поручением.

  Так, отдохнув не больше недели, я стал директором Сольвычегодского школьного детского дома, в котором нашли приют детишки, осиротевшие в годы войны. Их числилось 150, мальчиков и девочек в возрасте от 8 до 15 лет. Почти у всех отцы погибли на фронте, а матери умерли от болезней и других причин, порожденных войной.

  У меня перед глазами появилось еще одно живое доказательство преступлений фашизма. Только тот, кто видел повседневную жизнь сирот, может осознать, что это такое — малыши без мамы и папы, без братьев и сестер, без собственных игрушек и книжек, без ласкового поцелуя перед сном.

  Детдом, действительно, пребывал «без хозяина» и опустился до плачевного состояния. Склады оказались пусты. Транспортом служила единственная престарелая кобыла. В столовой дети ели из глиняных кринок, в них разливали суп, потом в них же раскладывали кашу и в эти же кринки после ополаскивания наливали чай. К «универсальной» глиняной посуде работники и ребятишки так привыкли, что когда нам привезли алюминиевые тарелки и кружки, не все были этим довольны. Бедновато выглядела и детская одежонка. Если девочки еще как-то берегли платьица и курточки, заштопывали дырки, то многие мальчишки выглядели настоящими оборванцами. Однако кормили ребят по тому скудному времени вполне сносно. Особых разносолов кухня не готовила, еда подавалась не всегда вкусная и питательная, но и по веселым мордашкам, и по бодрому настроению воспитанников было видно, что в голоде их не держали.

  Причиной недостатков в детдоме была не столько послевоенная бедность, сколько нерасторопность, робость перед районным начальством и, возможно, просто халатность прежних хозяев. Государство в самые тяжелые времена не жалело средств на содержание и воспитание осиротевших детей. А всегда ли эти средства использовались на местах разумно и добросовестно — это другой вопрос.

Месяца два-три приглядывался к сотрудникам. В целом коллектив мне понравился, но завхоза и одного из поваров пришлось заменить. Через некоторое время избавился с помощью РОНО от воспитателей, которые работали с холодным равнодушием, отбывали часы лишь ради зарплаты.

  Немало пришлось повозиться с наведением в детдоме внутреннего порядка, с укреплением дисциплины среди воспитанников. В общем-то этот маленький народ был хорошим — смышленым, добрым, чутким к ласковому слову. Однако нашлось немало и «трудных», прямо скажу, распущенных и обозленных на взрослых ребят. Когда я принимал дом, семеро его питомцев находились «в бегах». Случались драки в группах. Местные жители не раз жаловались в горсовет на то, что «детдомовцы ночами шастают по огородам», не столько рвут, сколько вытаптывают в темноте морковь, репу, картошку, лук. Один шестиклассник вечером прибежал в группу с громким ревом от боли, с распухшими лицом и руками. Полез в улей на чьем-то подворье, хотел стащить рамку с медом. Пчелы ему и показали, как они ночью спят.

  С непослушными и дерзкими приходилось разговаривать чаще, чем с остальными воспитанниками, и я убедился, что брань, выговоры, наказания действуют на них меньше, чем спокойные беседы на, казалось бы, «отвлеченные» темы: о войне, о детстве моих погибших сыновей, о проживающих рядом с детдомом хороших людях, о делах Строгановых в Сольвычегодеке при Иване Грозном и о многом-многом другом. Ребята становились теплее душой, податливее, добрее к младшим по возрасту.

  С благодарностью вспоминаю учителей и воспитателей, с которыми пришлось работать. Они любили сирот не по долгу, не по инструкции, а по велению сердца, находились с ними «от подъема до отбоя», не жалели ни сил ни времени, чтобы дети не чувствовали себя обездоленными, обиженными, предоставленными самим себе.

  Постепенно дела в нашем большом доме улучшались. Расширилось подсобное хозяйство, где дети приобретали трудовые навыки. Меньше стало разных неприятных происшествий. Новая работа увлекла меня основательно. Часто проводил с ребятами и вечера и выходные дни. Ольга Петровна иногда ворчала: «Всю жизнь редко тебя дома вижу. Думала, с годами поспокойнее жить будешь. Нет, все такой же!» Оправдывался тем, что в нашем частном подворье забот стало меньше — расстались с коровой. Мы с Ольгой для сенокосов уже не годились по возрасту, а Петр по состоянию здоровья. Да и семья сократилась. Михаил женился в Великом Устюге. Зоя училась в Архангельском учительском институте, потом получила назначение в сельскую школу в 90 км от Сольвычегодска.