Не нашел Бурдаева, зато встретил знакомого из соседней волости, Феодосия Семеновича Субботина. Впрочем, в этой встрече уже не было ничего удивительного — Котлас рядом с домом. На вокзале, а летом на пристани обязательно увидишь знакомых. Субботин в то время уже жил с семьей в Котласе, работал на железной дороге. Он увел меня к себе домой, накормил горячими щами, напоил чаем, дал мне свое белье и сухую одежду, уложил спать.
Бурдаева и Субботина я тоже с полным основанием могу назвать своими спасителями. Не побоялись сами заразиться тифом, возились со мной, как с малым ребенком. Рассказывая им о простуде и вологодских лепешках, которые расстроили желудок, в душе я сам терзался мыслью, не подхватил ли в дороге тиф? Останься я в той уходящей к Вятке теплушке с больными, навряд ли мне довелось бы вернуться домой. Жизнь в ослабленном до предела организме держалась только стремлением увидеть Ольгу, сыновей, родителей...
Вечером Субботины помыли меня теплой водой прямо в доме, еще раз сменили белье, начали лечить настоями сушеной черники и малины, делали компрессы. Я почти все время спал. Самым хорошим лекарством у них оказалась, пожалуй, нормальная, с горячими щами, еда. Постепенно начал оживать, заговорил о том, как бы поскорее добраться домой. Феодосий Семенович не отпускал: «Глянь, какие морозы стоят, околеешь в дороге! Поокрепни чуток, потом что-нибудь придумаем, доставим тебя в Христофорово».
Прожил у Субботиных с неделю, и тут к ним заехала женщина из деревни, в которой жил мой тесть. Я не захотел отставать от нее. Хозяева нашли для меня тулуп и валенки, постелили на сено в розвальнях старое одеяло. Рано утром выехали из Котласа. Лошадка оказалась резвой — вечером того же дня я пил чай из самовара в доме у тестя. Подали весть в Христофорово. Через день за мной приехала Ольга. Наплакалась вдосталь, увидев меня живым, но непривычно худым, по-стариковски волочащим ноги. Не стала задерживаться у отца. Покормила, не распрягая лошадь, помогла мне потеплее одеться, тут же повезла домой.
В этот раз оба моих сына узнали меня сразу, бросились к саням обниматься, но Ольга остановила и их и плачущую от радости мать: «Не троньте батю! У него грудь прострелена...»
Моя служба Советской Республике на фронтах Гражданской войны закончилась. Но в те дни я еще не думал об этом. Прибыл в отпуск для лечения и знал, что еще не все белогвардейцы разбиты, не все иноземные захватчики изгнаны из России.
Я не привез с войны никаких наград. Появившихся позже орденов и медалей тогда не было, а единственный орден Красного Знамени вручали только за особо выдающиеся подвиги и за особо успешные боевые операции. В частях красноармейцев и средний комсостав за мужество награждали оружием, карманными часами, книгами, добротным обмундированием и другими «памятными» вещами. На Южном фронте моей 7-й роте дважды объявили «революционную благодарность» в приказах по полку, при этом нескольким бойцам вручили перед строем новые яловые сапоги. На Северном фронте во время одного из командирских совещаний Ваганов наградил меня трофейным английским биноклем. Этот бинокль, возможно, и отвел вражескую пулю под Петроградом от моего сердца.
Государственную награду за активное участие в Гражданской войне я получил на полвека позже 77-летним дедом. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 21 июня 1968 года мне вручили орден Красного Знамени с номером 557314. Это было до слез радостным для меня сюрпризом. Не забыла Советская власть заслуги старика в молодые годы! Спасибо школьникам-следопытам и работникам Котласского райвоенкомата. От них по запрошенным в архивах справкам узнал и кое-что забытое. Поступил после ранения в петроградский госпиталь 30 октября 1919 года, записан командиром 7-й роты 479-го стрелкового полка, а мы и после переформировки называли свой полк Важско-Мезенским. Стало яснее, почему у нас сменились командиры полка и батальона.
Свободное копирование
