Консервация
К большому моему сожалению, поработать на новом земснаряде мне так и не удалось. Буквально в день его пуска подплывает на катере главный механик и задает вопрос о готовности к началу работ. Я ему ответил, что все готово к пуску земснаряда, все проверено, смены укомплектованы, а сам я жду распоряжения. Он поднялся на снаряд и довольно таинственным тоном предложил мне вместе с ним пройти на крышу. Мы поднялись, и он показал рукой на Волгу: «Смотрите, все стоит, все молчит, ни один земснаряд уже не работает. Все остановлено. Анатолий Игнатьевич, дайте распоряжение начать полный демонтаж оборудования». Оказалось, что строительство Куйбышевского гидроузла по распоряжению правительства приостановлено, оно консервируется, а все силы переключаются на Безымянку. Там начиналось строительство авиационных заводов, и все подсобные предприятия, возведенные для строительства гидроузла, начали теперь действовать по новому направлению.
Группа гидромеханизаторов не расформировывалась, ее сохранили для демонтажных работ и приведения всей документации в надлежащий порядок, поэтому нас оставили пока жить на Красной глинке в тех же бытовых условиях. Опять я вынужден был работать вместе с Зининым, причем в какой-то совершенно невероятной обстановке. Этот период выпал почему-то полностью из моей памяти, и осталось до сих пор провалом.
Вспоминаются только отдельные факты, имевшие место с августа 1940 года по 1–8 июня 1941, т. е. до начала войны. Помню, как составляли отчет в какой-то небольшой будке, находившейся на берегу Волги в общем оцеплении. Утром нас туда приводил один охранник, а к вечеру он же возвращался за нами. В этой будке стоял один паршивенький стол и два полумягких стула с изодранными сидениями. Донимали мухи, на которых приходилось устраивать каждый день охоту, уничтожая их специально сделанными хлопушками. В этой будке мы встретили и известие о занятии фашистами Парижа, и о капитуляции Франции, что дало повод к очередной ссоре с Зининым, слишком язвившего по этому поводу. К нам никто не заглядывал и не интересовался работой, которая была вскоре закончена. Ее надо было сдавать, но Зинин не торопился, а я настаивал на необходимости поставить в известность начальство об ее окончании. Он же рассуждал так: «Нас не трогают, ну и хорошо, а то пошлют еще куда-нибудь втыкать ломиком. Надо пользоваться таким привалившим счастьем. Посмей только сказать! Такого задам, что долго будешь помнить, да еще натравлю кое-кого. Подумаешь, нашелся работяга! Запрятали, дали десять лет, а он, видите ли, показывает благородство». Наконец, о нас вспомнили, работу приняли, и мне уже больше не пришлось работать вместе с Зининым. Его перевели на ремонт одного из снарядов, а меня — в контору участка гидромеханизации, стоявшей на высокой части берега.
Помню, что там я производил какие-то расчеты и составлял какие-то сметы на переброску земснарядов в разные места страны. Очень хорошо помню неожиданную встречу в этой конторе с женой бывшего главного инженера участка гидромеханизации в Орловой логу. Оказалось, она работала на другой половине конторы, куда я не был вхож. Она рассказала о событиях, разыгравшихся в Орловом логу после моего ареста. Пашков, секретарь парторганизации, все-таки добился освобождения Вайсмана от поста начальника участка и стал сам начальником. Вскоре завалил участок и был снят; куда он потом делся — неизвестно. Помню, как снова дала себя знать малярия, и я оказался в больнице, где поила меня анилионовой спиртовой настойкой интересная молодая врачиха. Впоследствии я больше не знал, что такое малярия, но некоторое время был синим, вплоть до ногтей, не говоря о моче. Не помню, как и в каких условиях встречал новый 1941 год.