Единственное, что мне оставалось, - бежать по субботам из лицея. Суббота и канун праздника были самыми счастливыми днями. На первых порах меня брала тетка Ходобай, относившаяся ко мне очень сердечно. Правда, я целыми днями пропадал либо в Третьяковской галерее, либо по выставкам, которых было по меньшей мере три в году: Передвижная - главная и наиболее интересная, Периодическая - в Обществе любителей художеств и Ученическая - в Училище живописи, ваяния и зодчества. Но бывали и эпизодические выставки, из которых в разные годы наиболее сильное впечатление произвели на меня выставки картины "Ночь на Днепре" Куинджи, картины Семирадского "Шопен, играющий у кн. Радзивилла" и позднее его же картины "Фрина".
В свободное от выставок время я ходил к тем из своих товарищей, с которыми был в дружбе, ходил иногда в театр на деньги, которыми меня снабжала тетка, причем особенно наслаждался постановками Лентовского в театре "Скоморох" - "Разбойник Чуркин" по Пастухову и "Путешествие вокруг света" по Жюлю Верну.
Когда из Киева приехал в 1884 году брат Владимир, поступивший в Московский университет, он стал брать меня к себе, а когда он куда-нибудь уезжал, ко мне заходил и брал меня его товарищ, студент-юрист Павел Иванович Новгородцев, будущий профессор-философ. В 1888 году брат надолго уехал в Париж продолжать свои занятия по международному праву, и я ходил то к Новгородцеву, то к Ключаревым, моим давним знакомым по Егорьевску.
Евгения Васильевна Ключарева, по первому мужу Ростовцева, приходилась родственницей Покровским и одно время ведала хозяйственной частью Иконописного училища, находившегося при церкви Всех скорбящих на Ордынке. Узнав, что там живут и пишут не простые иконописцы, а настоящие художники, я, вскоре после поступления в лицей, зашел туда в одно из воскресений. Это посещение доставило мне огромную радость. Кроме скучных, нисколько меня не интересовавших святых с нимбами - заказных работ для разных приходских церквей, - я увидел в мастерской художника Колесова начатую им небольшую картину, изображавшую крестьянского мальчика с птичьим гнездом в руках. Мне казалось, что голова мальчика, уже оконченная, прямо бесподобна по выражению и жизненности красок, а проложенные только руки был верхом совершенства в смысле мастерства кисти и смелости мазков. Тогда я в этом уже несколько разбирался, и мастерство в живописи, высота техники меня неизменно покоряли.
Насколько я был заворожен этим этюдом, писанным прямо с натуры, с тут же стоявшего мальчика, я заключаю из того, что до сих пор помню, кажется, каждый мазок на холсте, несмотря на то что с тех пор прошло свыше пятидесяти лет. Правда, я после того не раз еще ходил к Колесову и часами любовался его этюдом, отчего он еще лучше запомнился.
Другой товарищ Колесова по училищу был Шпортун, писавший большие портреты. Оба они были учениками Зарянки, манеру которого Шпортун усвоил до такой степени, что некоторые из его портретов все принимали за зарянковские.
Свободное копирование
