Весной я выдержал экзамен во второй класс и уехал с отцом в Киев. Отец в это время хлопотал о переводе на лучшее место - в полную гимназию, по возможности на юге России. При помощи кое-каких связей это ему удалось. Пока шли хлопоты, связанные с получением места и переездом, мы жили в Киеве, где был и брат Владимир.
Киев был избран на это лето и по другой причине. Конспиративная деятельность дедушки с его единомышленниками, и прежде всего с моей матерью, привела к их аресту. Кроме дедушки и матушки были арестованы известный священник Наумович, Площанский, Марков - все трое галичане - и ряд других. За долгое сидение в тюрьме матушка успела выучиться по самоучителю английскому языку. Начался знаменитый процесс, известный под именем "процесс Ольги Грабарь", так как главной обвиняемой была мать. Обвинение было сформулировано как государственная измена, и прокурор доказывал, что обвиняемые составили заговор с целью отторжения русских и славянских земель от Австрии и присоединения их к России.
Ни дед, ни мать никогда не скрывали, что их мечта - видеть эти земли воссоединенными с Россией, но открыто своих идей в такой именно форме не проповедовали. Тем не менее прокурор требовал для матери смертной казни, которая казалась неизбежной.
Я не знаю подробностей процесса, но дедушка говорил мне незадолго до смерти, что процесс принял другой оборот только после того, как он отправил императору Францу Иосифу письмо, в котором грозил в случае неблагополучного приговора рассказать, как этот император, вскоре после усмирения венгерского восстания и революции 1848 года, предлагал ему графский титул за отказ от идеи славянского объединения и за обуздание славянских вожделений. По словам дедушки, он ответил ему: "Кто же из славян австро-венгерской империи пойдет за мной, продавшимся за какой-то титул?"
Дело велено было замять, и процесс окончился полным оправданием матери и деда за отсутствием улик. Единомышленники обвиняемых устроили им овацию, матушку молодежь вынесла из зала суда на руках. Ее доставили прямо на вокзал, где был приготовлен билет в Киев, и в тот же день она выехала. Дедушке было воспрещено пребывание в Чертеже, и вообще в местах с русским и славянским населением, и предложено жить в немецкой Австрии. Он избрал Инсбрук, в Тироле, где и поселился и где окончил свои дни, ни разу более не появляясь в Чертеже.
Вот почему именно Киев был выбран нашей резиденцией в лето 1882 года. После долгой разлуки я наконец увиделся с матерью, но тогда я и не подозревал, что ей пришлось только что перенести и как близка была катастрофа.
Брат Владимир перешел уже в седьмой класс и через два года должен был кончить Коллегию Галагана и поступить в университет. Отец и мать, зная, как трудно будет им дать мне сносное образование при скудности учительского жалованья, во что бы то ни стало хотели поместить меня стипендиатом в какое-нибудь закрытое учебное заведение. Громкий львовский процесс оказал тут службу: основатель и директор Московского лицея цесаревича Николая и влиятельный редактор и издатель "Московских ведомостей" М.Н.Катков согласился принять меня живущим стипендиатом в свое заведение.
Отец получил назначение преподавателем немецкого языка в Измаильскую гимназию, в пограничном городе Бессарабской губернии, на Дунае. Дело было уже в начале августа, и ему надо было ехать в Измаил, поэтому везти меня в Москву пришлось матери. Отец при расставании очень обстоятельно разъяснил мне, что такое лицей цесаревича Николая и кто такой Михаил Никифорович Катков, его директор. Помню, как он говорил, что это человек, которого знает вся Европа, что сам дедушка считает его чуть ли не первым человеком в России после царя, что он имеет необыкновенную силу, что он сильнее даже иных министров и что он оказал всем нам истинное благодеяние своим согласием взять меня бесплатно в лицей, где другие должны платить по 1000 рублей в год. А воспитанники, мои будущие товарищи, тоже не простые какие-нибудь гимназисты, вроде егорьевских, а знатные и богатые дети генералов и министров.
Свободное копирование
