И далее по лефортовским ухабам - 1

30. И далее по лефортовским ухабам

После карцера меня поместили в небольшую камеру, где уже были два человека. Один высокий стройный красавец в кителе морского офицера, с небольшой бородкой. Другой — невысокого роста, пожилой, с круглым скуластым лицом без признаков растительности, с приплюснутым носом и щелками монгольских глаз. Он сидел на кровати-лежаке, поджав под себя ноги.

Я мысленно окрестил его «чучмеком». Мы представились друг другу. Моряк оказался капитаном польского военно-морского флота, но разговаривал он на чистейшем русском, без всякого намека на польский акцент.

Сначала я решил, что «чучмек» плохо говорит по-русски, и все больше обращался к моряку. Но вскоре выяснилось, что «чучмек» прекрасно говорит не только по-русски, но знает французский, английский, китайский, японский и несколько мусульманских языков. Окончил два высших учебных заведения, одно из них во Франции. И был это не кто иной, как великий имам Дальнего Востока. Ему при жизни сооружен памятник в городе Дайрене. В 1918 году у него была встреча с Лениным. В Лефортово его доставили из Дайрена вместе с каким-то японским наследным принцем после капитуляции Японии в 1945 году. Хазрату, так мы обращались к нему, шли многочисленные посылки из многих стран. Общаться с ним было очень интересно. От него я много узнал о магометанстве, о жизни и религии мусульман, дважды в день он совершал молитвенный обряд. Потом делился с нами продуктами из полученных посылок. На вопросы, а точнее, на беседы вызывали только Хазрата.

Судя по всему, гэбисты хотели перетянуть имама на свою сторону, с далеко рассчитанными наперед целями...

Следствие по делу моряка было закончено. Его подозревали в связях с иностранной разведкой.

Мой путь по лефортовским ухабам продолжался.

Всхоре меня снова поместили в одиночную камеру. Когда опять привели на допрос, я увидел моего следователя в благодушном настроении.

Он угостил меня «Казбеком» и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Ну вот что, все, о чем мы с тобой до сих пор говорили, все это ерунда. Теперь мы займемся настоящим делом. Нас интересует твоя связь с Интеллидженс Сервис...

Услышав такое, я невольно рассмеялся.

— Если так, то вам придется освободить меня. Это явная нелепость.

— Ну что ж, увидим...

Снова каждую ночь допросы. Только я засыпал, входил надзиратель, тряс меня, спрашивал фамилию, хотя в камере я был один, и вел к следователю. Допрос продолжался до утра. Следователь часто отлучался и его подменял человек в штатском, который внешне немного походил на меня.

Этого человека интересовала Вена, мои связи, круг знакомых, подробное описание города, характерные особенности венцев, система образования и многое другое. На следователя он не походил, и его роль так и осталась непонятной, хотя...

Утром, незадолго по подъема, меня приводили в камеру. Я раздевался, тут же засыпал. Но объявляли подъем, и я должен был подниматься.

Днем спать не разрешалось. Лежак убирался в нишу на стене. Если я садился спиной к двери и начинал дремать, тут же раздавался стук в дверь, и надзиратель требовал, чтоб я сел лицом к двери. Тогда я приноровился дремать, стоя около двери, спиной к глазку. Но и эта уловка скоро была разгадана. Надзиратель стал требовать, чтобы я стоял лицом к глазку.

Обычно допрос начинался с вопроса: «Ну что надумал?..»

Однажды следователь заявил:

— Вот ты стараешься выгородить своих друзей по Половинке, — и он назвал Виктора Ивановича и Лиду. — А они дали показания против тебя. — В доказательство он потрясал какими-то бумажками, но не показывал, что в них написано. — А ты все упорствуешь, не хочешь сознаться. Твоя подружка уже спуталась с главным инженером шахты.

Как выяснилось позже, Лида в это время находилась в больнице. После моего вынужденного отъезда у нее было сильное нервное потрясение, а выйдя из больницы, она приехала в Москву и некоторое время жила у нас дома, добивалась разрешения на свидание со мной, но, разумеется, не получила.

Ночные допросы, страшная пытка лишением сна продолжались теперь непрерывно, даже по воскресеньям. Когда подошли к венским событиям, я умолчал о совместной операции движения Сопротивления с частями 3-го Украинского фронта по освобождению Вены. Моя причастность к этой операции и знание полной правды о ней едва не стоили мне жизни тогда, в сорок пятом.

Нынешние последователи смершевцев, не жалея сил в интересах собственной карьеры, добивались от меня признания в связях с английской разведкой!

Я был на грани помешательства. Еще немного, и я сознался бы в любом преступлении, даже в связях с преисподней. Но в самый критический момент, когда нервная система была истощена до предела, где-то внутри меня зазвучала музыка. Она была подобна прохладной струе воды, утоляющей многодневную жажду. Это музыка заполнила меня всего, перенесла в какой-то другой мир, где не было ни тюрьмы, ни следователя.

И хотя я отчетливо видел его за столом, дымящего «Казбеком», и даже отвечал на его вопросы, но все это было уже как бы помимо меня.

Я наслаждался чудесной мелодией и чувствовал, как отдыхают мой мозг и все тело. Это было невероятно. Когда перед подъемом меня привели в камеру, я совсем не хотел спать.

Все это пришло как спасение, было похоже на какую-то космическую подпитку, на Святую Защиту... И это уже не в первый раз! Было над чем задуматься...