В Бутырках - 3

Те полгода, что я провел в Бутырской тюрьме, были наполнены борьбою заключенных социалистов и анархистов за улучшение своего положения.

В первые же дни пришлось выдержать борьбу за право иметь свидания с родными в сколько-нибудь сносной обстановке. Свидания происходили в нескольких комнатах при конторе тюрьмы. В каждой комнате свидание имели обычно пять-шестъ заключенных сразу под надзором двух-трех надзирателей и чекистов. Но начальству вдруг показалось опасным позволять заключенным сидеть рядом с приходящими к ним родными, так как при этом возможна передача записок и т. п. Поэтому администрация распорядилась, чтобы заключенные и их посетители были разделены широким столом: стало невозможно не только обнять своих близких, но и вести с ними сколько-нибудь интимные разговоры, так как через стол приходилось говорить так громко, что разговор был слышен и всем соседям по столу, и надзирателям. Протест наш был оставлен без внимания, и тогда мы подали заявление, что отказываемся от свиданий. Через две недели ЧК уступила, и свидания стали происходить прежним порядком.

Не успела закончиться история со свиданиями, как новое волнение было внесено в среду заключенных обыском, произведенным ЧК. Часа в три ночи я проснулся от шума открываемой двери. В камеру вбежал Качинский и, осветив поворотом выключателя камеру, бросил: "Обыск!" Сейчас же за ним ввалилось какое-то неуклюжее существо в длинном, почти до пят, пальто, с широким, скуластым, грубым лицом. Вошли и два красноармейца с винтовками в руках. "Вставайте, товарищ, одевайтесь!" Голос, каким это было сказано, возбудил у меня некоторые подозрения, и я обратился к неопределенному существу, уже бросившемуся к моим книгам и начавшему перерывать их: "Вы женщина?" — "Да, я женщина, но это ничего не значит: вставайте и одевайтесь!" Я наотрез отказался от этого милого предложения. Чекистка-латышка пробовала было возвысить голос, но я потребовал, чтобы она говорила вежливо, а главное, доложила тому, кто распоряжается обыском, что я протестую против такого способа производства обыска и настаиваю на немедленном удалении этой "приятной" особы из моей камеры. После долгих препирательств почтенная дама все же отправилась с докладом по начальству, оставив в моей камере красноармейцев, и больше уже не возвращалась: ее сменил молодой человек, откровенно говоря никакого рвения к производству обыска не обнаруживший. Через пять минут я снова остался один.

Как я узнал, освободив меня от своего присутствия, чекистская андрогина своей работы в тюрьме не оставила. Она не только не стеснялась заставлять при себе одеваться, причем предварительно ощупывала все складочки белья и т. п., но даже собственными руками лазила в параши, вытаскивая из них и тщательно рассматривая все клочки бумаги! Преданность делу поистине изумительная!

Не всем так посчастливилось, как мне. В некоторых камерах обыск продолжался по часу, причем кое-где чекисты забирали все исписанные листки бумаги, а кое-где и все книги. На этой почве произошли даже кое-какие курьезы: в числе книг, наряду с двумя номерами преступного "Социалистического вестника", были взяты случайно оказавшиеся у кого-то произведения Жюля Верна! Но курьезы курьезами, а результаты обыска были весьма чувствительны для заключенных. Когда-то, в царские времена, тюрьма служила для многих из нас настоящей школой. После изнуряющей, треплющей подпольной и нелегальной жизни на воле, когда и времени не хватает на серьезную умственную работу, да и отсутствие собственного угла и необходимость шататься по "ночевкам" зачастую лишают всякой возможности заниматься систематически, тюрьма служила местом отдыха, где можно почитать, подумать, разобраться в своих мыслях, попытаться изложить их на бумаге. Тюрьма была для революционера местом усиленного умственного труда. Не то — в советской тюрьме. Доставать в Советской России книги очень трудно, почти невозможно. Даже в бумаге и письменных принадлежностях ощущается огромный недостаток. При таких условиях систематическая умственная работа крайне затрудняется, и в тюрьме царит вынужденная праздность. Работа становится совершенно невозможной, когда при периодически повторяющихся обысках отбираются все без исключения рукописи. Правда, ЧК их по просмотре возвращает, но этот просмотр длится месяцы, и при этом часть рукописей неизменно затеривается. Материалы, отобранные у некоторых товарищей при обыске в августе месяце, они получили обратно, после бесчисленных напоминаний и заявлений, лишь в декабре. Понятно, какое негодование вызывает такой образ действия у тех, кто при самых неблагоприятных условиях ценою громадных усилий умудрился использовать вынужденный тюремный досуг для литературной работы.