Глава 121
Вернусь к своему рассказу. В отпуске мы всегда ездили на кладбища, чтобы посетить могилы похороненных родных. Поехали и в этот раз. Я не опечатался, написав слово «кладбища» во множественном числе. Их в Ермаке два: одно старое, расположенное к югу от города на расстоянии около километра, и новое, которое в семидесятые годы открыли в районе Беловки, того самого посёлка, где четыре года, с 1974 по 1978 год жили мы с Любой. От него до города 5 км.
Каждый раз, когда попадаю на кладбище, меня начинают посещать самые невесёлые мысли, я остро начинаю понимать бренность человеческой жизни. По-честному сказать, на кладбище я ходить не люблю. Самое определённое в жизни — смерть, но самое неопределённое — её час. Всё, что связано со смертью, действует на меня угнетающе. Читая надписи на памятниках и всматриваясь в фотографии, всегда думаю: «А ведь никто не хотел умирать...» И почему жизнь так устроена, что как только человек родился, сразу начинается обратный отсчёт — в сторону смерти? Виноват хронофаг — пожиратель времени — с каждым мгновением мы умираем...
Сначала мы поехали на старое кладбище, здесь находилась могила моего отца. В 1971 году на похоронах отца я присутствовал, после этого бывал здесь не однажды, да и мама тоже, но за последние год-два всё так разрослось, что мы некоторое время поплутали среди растительности, пока нашли могилу. Вот она. Ну, здравствуй, батяня!.. Памятник и оградка сохранились неплохо, на эмалевых табличках хорошо видны и фотография, и надпись. Годы жизни отца: 16.05.1923 — 16.01.1971. Лёля во все глазки смотрела на табличку, ребёнку трудно было понять, что это её дедушка. В представлении детей дедушка — это, для начала, бородатый дед Мороз, ну а потом тот дедушка, который лысый или седой, — таких часто показывают по телевизору, они там играют с внуками. Тут же всё как-то таинственно и тревожно, дедушка умер, и его похоронили в земле, в холодной, сырой. А она его никогда не видела. Невозможно понять ребёнку, что дедушка ушёл навсегда, на веки вечные. И никогда не вернётся.
Мама подправила внутри оградки насаждения, положили у подножья памятника нехитрые угощения. Я налил маме и Любе в стаканы немного вина, которое взяли с собой, а себе и Лёле лимонада. Мама сказала:
— Помянем отца. Царство ему небесное, — потом повернулась лицом к могиле, — пусть земля тебе будет пухом, Николай Иванович.
Помянули, молча посидели. Я всё это заснял на камеру. Рядом надсадно каркали вороны, ждали нашего ухода, чтобы полакомиться тем, что останется.
Уходя с этого кладбища, мы по пути навестили ещё две могилы — моего деда, Ивана Ивановича Маслова, и мужа моей тётки Марии — Михаила Иосифовича Якименко. Могилы стоят рядом. Дед умер в 1957 году, а тётин муж — в 1965.
Прежде чем поехать на новое кладбище, мы заехали в посёлок Беловку. Так, сколько же лет мы тут не были? Уехали отсюда в 1978 году, а обмен жилья произвели в 1984 году, сейчас 1995-й, значит, одиннадцать лет. Здесь почти ничего не изменилось, лишь теплотрассу теперь пустили не по траншеям в земле, а по-над землёй, справа и слева от дороги. А вот и наш коттедж. У калитки — большой клён, как и раньше, а во дворе — всё перестроено. Хозяев мы не увидели, постояли у забора и поехали дальше.
Когда мы подъехали к новому кладбищу, я оторопел — территорию с памятниками не охватывал глаз, такая она стала большая. Здесь стояли не сотни, а, наверно, тысячи памятников. Город, где все равны, где уже никому ничего не надо...
Я знал, где похоронена моя бабушка Ульяна Егоровна, могилу нашли сразу. Могилка ухожена. Годы жизни бабушки: 20.12.1897 — 11.03.1977. Прожила почти 80 лет. Бабушку все любили, и я тоже, потому что все детские годы провёл рядом с ней.
Помню, когда она умерла, началась страшная метель, даже не метель, а пурга, хотя мороз стоял несильный. А тут надо копать могилу, земля мёрзлая, как бетон, не долбится. Я тогда жил в Беловке (в том коттедже, куда мы только что подъезжали на мотоцикле) и работал в училище преподавателем. Так вот, пришли ко мне отцовы братья дядя Ваня, дядя Володя и ещё кто-то из родных, погрелись, чаю попили, потом говорят, что надо помочь. Конечно, помогу. Бабушка умерла в пятницу, а этот разговор состоялся в субботу.
Я тут же пошёл к директору училища Гильдерману и, обрисовав вкратце ситуацию, попросил разрешения взять в помощь человек двадцать самых крепких парней. Директор разрешил, и кроме этого приказал завхозу выдать нам со склада ломы, лопаты и упаковку рукавиц.
Когда я с пацанами пришёл на кладбище, там стояли грузовая машина, трактор и компрессор. И несколько человек взрослых. На месте будущей ямы нещадно чадя, горели две автомобильные покрышки, отогревавшие верхний слой мерзлоты. Ветер сбивал с них пламя, но они продолжали гореть. Через некоторое время полусгоревшие покрышки мужики оттащили в сторону, и заработал компрессор. Грохот стоял невероятный. Пока отбойным молотком взрослые дробили мерзлоту с одной стороны ямы, мои мальчишки, сменяя друг друга, ломами долбили грунт с другой стороны, потом менялись местами. Такая долбёжка продолжалась полдня, но яму выкопали. Бабушку хоронили в воскресенье. Пурга не прекращалась, из ямы постоянно приходилось выкидывать снег. Похоронную процессию с автобусом и другими машинами из Ермака до Беловки сопровождал бульдозер. После похорон ещё день или два мело, потом природа угомонилась. Такими я запомнил похороны бабушки Ульяны.
От могилы бабушки Ульяны до могилы, где похоронен мой тесть, Петр Ермолаевич Муравейников, расстояние небольшое, потому что похоронены они в один год. Могилу мы нашли сразу. Годы жизни тестя: 12.07.1903 — 23.07.1977. Боже мой, как летит время! Прошло 18 лет, а впечатление такое, что похороны прошли вчера. Прожил Любин отец 74 года. Жил бы тесть дольше, но как-то весной 1977 года пошёл он в баню, был слегка выпившим, в парилке поскользнулся и упал. Ударился сильно, позже об этом говорили мужики, которые видели. Видимо, что-то отбил внутри организма, стал резко чахнуть, потом совсем слёг. Вскоре умер.
Памятник и оградка на могиле Петра Ермолаевича сохранились хорошо. Лёля долго и пристально вглядывалась в фотографию второго своего дедушки, потом спросила:
— А дедушка был добрый?
— Добрый, доченька, — откликнулась Люба.
— Жалко, что у меня нет ни одного дедушки, — грустно вздохнула Лёля.
Помянув тестя, мы пошли по направлению к могиле моего товарища Жени Калашникова. Пока продвигались по кладбищенским рядам, увидели могилу сестры Юли Муравейниковой — Любы Захаровой (по первому мужу она Одинцова), годы жизни: 1949-1988. Умерла совсем молодой, у неё осталось двое детей, от первого мужа — Андрей, от второго — Артём. Старший, Андрей, оказался парнем головастым, окончил мединститут, сейчас живёт и работает где-то в Германии. А Артём наоборот, оказался на ум несколько ущербным — олигофреном. Судьбу его не знаю.
Идём дальше. Вот ухоженная могилка дяди Миши Шмигельского, свёкра Любиной сестры Веры. Вера по мужу Инсаркина, потому что её муж Иван был у Миши сыном неродным. Дядя Миша о себе говорил, что он француз, хотя по-русски говорил хорошо. И вот, читаю: Мечислав Францевич Шмигельский (1925-1989). Может, поляк?
Проходим ещё ряд, другой. Фамилии... Имена... Много незнакомых, но встречаются и те, кого знал. Под каждой фамилией — дата жизни. И что меня неприятно поразило, много молодых. Даже очень много. На большинстве таких могил надпись: «Трагически погиб...» Неудивительно: атомный век, машины, скорости, какие-то войны...
А вот стоит высокий красивый памятник из мрамора. Похоронен парень, погибший в Афганистане. Мама мне подсказала, что это сын какого-то начальника, — единственный, любимый. Когда пришёл груз 200 (цинковый гроб с останками солдата), родители пытались покончить с собой. Понять их можно.
Взглянув на очередной памятник, останавливаюсь, как вкопанный: Кувалдин Виктор Михайлович (1941-1992). Памятник красивый, мраморный. Кувалдина я знал, да и как не знать — он был моим руководителем в 1969 году. Виктор — первый секретарь горкома комсомола, я — инструктор орготдела. Женя Калашников — зав. орготделом. Интересное было время! Как же так, почему умер Виктор, ведь возраст всего 51 год?
Я знал, где находится могила Жени, направились прямо туда. Наконец, подходим. Могила очень хорошая, даже, можно сказать, шикарная: памятник мраморный, вокруг обложен бетонными плитками, вместо оградки — невысокие столбики с цепями. Молодец, Лида, хороший памятник поставила мужу! На портрете — знакомые черты моего товарища, ниже — золотистая надпись: Калашников Евгений Алексеевич (17 мая 1947 — 7 августа 1990). (Подробнее о нём и причинах смерти я рассказывал в главе 81 за 1990 год).
Рядом, возле Жениной, находится ещё одна могила, где покоится человек, которого я тоже знал, это брат Лиды Калашниковой — Руди Андрей Андреевич (1952-1991). Помню, Лида нам говорила, что выплакала тогда все глаза: смерть мужа, а вскоре за ней такая же скоропостижная смерть любимого брата. У Андрея, как и Жени, имелись проблемы с сердцем, хотя он не курил и не пил. Смерть, как говорится, не выбирает...
Покидали кладбище мы с долей какого-то облегчения. Мама, да и мы тоже, поездкой остались довольны: неизвестно, когда теперь удастся побывать на могилках близких родных и друзей...
Обратные билеты до Мысков мы купили на 25 июля. До отъезда оставалось два дня. Один день я полностью посвятил работе по дому: доделал ремонт в сарайчиках, заменил подгнившую скамейку в бане, подправил покосившиеся столбики у забора, колол дрова.
В этот же день мы с Любой с утра съездили на рынок, купили мяса, всевозможных продуктов, а также маме к зиме сахара и муки. Как всегда оставили ей для личных нужд денег. Мама от них стала отказываться, но я постарался её убедить, что ещё надо подкупить угля, и вообще, зима впереди долгая.
К вечеру сделали «отвал» (прощальный ужин), чтобы не оставлять это мероприятие на последний день. Сестрёнки с семьями пришли в полном составе. Сергей, как обычно, приехал на велосипеде, да не каком-нибудь отечественном, а китайском, который купил только вчера. Этот, переливающийся всеми цветами радуги, пятискоростной, предназначенный для туристов, агрегат отвечал всем требованиям, какие мог предъявить ему велосипедный ас Серёжа. Мы обступили «китайца» и долго его рассматривали.
Ну, а в день накануне отъезда я взял видеокамеру, сел на мотоцикл и поехал снимать то, что посчитал необходимым для сохранения памяти о родных, о Ермаке. В первую очередь в поле зрения моей видеокамеры попали виды некоторых улиц и домов города. Потом я поехал домой к Наташе, заснял её и Сашу с детьми в их квартире. Сестра угостила меня чаем с вареньями, ассортимент которых у неё оказался потрясающим — сортов десять, если не больше, и все необычайно вкусные.
Затем такие же съёмки я организовал дома у Оли. В тот момент, когда я приехал к ним, на улице началась гроза, потом разразился сильнейший ливень, я едва успел накрыть мотоцикл плёнкой. Во время ливня неожиданно по окнам и по балкону стал стучать град, величиной с фасолины. Вот уж разверзлись хляби небесные!
Когда закончился дождь, вся улица была залита водой, словно после потопа. Мой мотоцикл сиротливо стоял посереди огромной, как Каспийское море, лужи, еле выкатил его потом из неё.
Накануне Сергей ездил поливать дачу, и теперь, пока шёл дождь, Оля «доставала» мужа:
— Ну что, вчера полил дачу? Серёж, ты хорошо полил дачу?
Мы от души смеялись над ситуацией. К вечеру я помыл мотоцикл и отогнал его в гараж. До следующего года.
Свободное копирование
