Два дня я спал (если это можно было назвать сном) в тесном коридоре, а потом меня поместили в четырёхместную палату. Жена приходила ежедневно, но поскольку посетителей в отделение не пускали, «передачи» я получал в авоськах: то дефицитные апельсины, то сок, то ещё что-то, потом почти всё это возвращал ей. Несколько раз мне приносили весомые посылочки, переданные братом и его женой, и я был искренне благодарен им. Сноха всегда была оптимистом, на записках, вложенных среди фруктов, я читал: «Лёнчик, выздоравливай, мы все тебя ждём!»
На третий день я не только мог ходить по коридору, но даже спустился на первый этаж, где меня ждала жена. Я рассказал ей о том, как мне делали операцию, о наркозе. Насчёт наркоза она сильно удивилась и обещала у знакомой медсестры узнать, почему такие простые операции делают здесь с усыплением.
Оказалось, что за два прошедших года в больнице случилось несколько неудачных операций по удалению аппендикса, один или два пациента даже скончались — и всё это из-за слабой профессиональной подготовки хирургов. В конце концов, разрешение на проведение операций было дано только одному хирургу — Шишкину, который был на хорошем счету у врачей, однако он стал делать операции с подстраховкой, с наркозом. Но всё равно мне очень повезло — попади я в больницу на полгодика раньше, кто его знает, какой бы доктор резал мне живот, да ещё и без наркоза... Говорят, были случаи, когда ножницы в животе зашивались... и бинты... Могло быть и так — заболей живот на сутки позже, и операцию мне делали бы где-нибудь в Тюмени. Было бы смеху. А, скорее всего, было бы не до смеха: врач сказал, что у меня аппендицит был опасный, гнойный, с устрашающим названием: флегмонозный. Ещё немного — и каюк Лёне. Спасибо Сергею Сергеевичу — операцию по удалению моего рудимента провёл успешно.
Пока я лежал в больнице, наслушался и насмотрелся разных больничных историй. Как-то в хирургическое отделение поступил мужчина, рассказал, что с ним произошло. Летел из Кривого Рога в Надым через Тюмень. Когда до регистрации оставалось около часа, пошёл в уличный туалет, так как вокзальный не работал. Дело было вечером, внутри туалета темно — заходить не стал, зашёл за угол, и тут кто-то долбанул его по голове. Шапку сорвали и скрылись. Шапка, говорит, добрая была, из норки, за 400 рублей. Мужик пришёл в себя, на вокзале ему смыли кровь, всё записали, и посадили в надымский самолёт, а здесь уже прямо из аэропорта отправили в больницу. Ходил теперь этот мужчина с красным глазом и залатанной головой. Есть, вроде, сотрясение. Ведь могли и убить...
А один товарищ тут лежал, так тому в Лонг-Югане брюхо распороли (посёлок в 100 км к югу от Надыма). Он, этот товарищ, лежал здесь, а четыре хулигана сидели в милиции там, ожидая следствия.
Ещё дедульку ошпаренного привезли из посёлка Ныда. Мылся он в местной баньке, а рядом какой-то мужик кипятком споласкивал свой тазик и случайно (а может, умышленно) выплеснул остатки в сторонку, где этот дед расщеперился. Теперь старичок ходил от пояса и ниже перебинтованный.
Вскоре меня выписали из больницы и дали больничный лист на один месяц. Шов мой понемногу затягивался, я валялся на кровати и читал книги, а когда они надоедали, смотрел телевизор. Замечал, что сердце иногда как-то странно покалывало, а то вдруг ни с того ни с сего начинало учащённо биться. Решил сходить в поликлинику. Тот же терапевт, который отправлял меня на операцию, мне разъяснил, что такое бывает после наркоза. Должен сказать, что такой посленаркозный синдром с покалыванием сердца у меня наблюдался лет пять. Потом прошло.
Свободное копирование
