Глава 25
Я в одном из писем маме упомянул о том, что Лев брал меня с собой на рыбалку и охоту. Расскажу об этом подробнее, потому что произошло много забавного и не очень.
На рыбалку и охоту Лев ездил со знакомыми мужиками каждый год. Ездили обычно человек пять на трёх лодках. В этот раз мужиков поехало столько же, но пятым взяли меня. Ни рыболовными снастями, ни ружьём я ещё не обзавёлся, поэтому Лев взял меня, скорее всего, не столько заниматься «промыслом», сколько на экскурсию — показать надымские окрестности. У мужиков экипировка приличная: дорогие ружья «вертикалки», у одного даже пятизарядное, море патронов с дробью разных калибров, патронташи, в лодках мешки набиты бреднями и сетями, все лодки — дюралевые, с «Вихрями». Лев сказал, что поедем до речки Танлова, далеко это или близко, я не знал, но ехали долго, больше полдня. День выдался солнечный, но довольно прохладный, все оделись в тёплую зимнюю одежду, хорошо, что я надел сапоги с внутренним мехом, а то бы замёрз
Река Надым в верховьях широкая, но очень мелкая, в некоторых местах, мне казалось, её можно перейти буквально в болотниках. Все три лодки шли, как говорят моряки, «кильватерной колонной» — одна следом за другой, мотаясь от косы к косе, чтобы не сесть на мель. Были моменты, когда на отмелях винт задевал речное дно, оставляя позади рыжую от мути полосу воды, тогда Лев сбрасывал газ. Пока ехали, слева и справа несколько раз попадались впадающие в Надым речушки. Лев под шум мотора громко говорил мне их странные названия, которые я тут же забывал.
Много лет спустя мне довелось по карте посмотреть названия этих речек и расстояние до того места, куда ехали. Получилось, что через 5 км находилась Тыяха, через 14 км — Хэйгияха, через 34 км — Правая Хетта, через 41 км — Левая Хетта и Хадыяха, потом на 54 километре попалось место с названием «Изба Танлова», на 79-м — речка Большая Хуху (слово-то какое!), следом — Тыдэотта, и на 88 километре — сама Танлова. Во куда забрались!
Названия рек местное, каждое, наверное, что-то означает, но то, что «яха» это «река» — точно. В Новом Уренгое, я знаю, протекает река Еваяха, так там недалеко построили ресторанчик с романтичным названием «Ева-Яха». А Ямбург на Ямале стоит на речке, у которой название «Нюдя Монгота Епоко», она впадает в Обскую губу. Когда мне в 1986 году довелось там работать, это название так понравилось, что я написал о реке стихотворение, которое потом публиковалось и в местной газете, и в окружной. Его я напечатаю в этих воспоминаниях вместе с письмами соответствующего года (оно, кстати, есть в папке «Мои севера»). Поначалу, после приезда на Север, я и названия некоторых рыб не сразу запомнил: муксун, щокур (правописание именно через букву «о»), сырок, пыжьян, ряпушка, гольян. Потом привык.
К вечеру без особых приключений мы добрались до глухих мест в районе устья реки Танлова, там у брата и его друзей на берегу Надыма находился так называемый стан — примитивный, сделанный из кольев, сарай, внутри которого лежала разостланная палатка и на ней несколько тюфякообразных матрасов. Здесь эта компания обычно осенью охотилась, рыбачила, пила спирт, ела шулюм (навар из дичи), и в шалаше из кольев ночевала. Из рассказов я знал, что бывали времена, когда здесь они солили по пять-шесть бочек рыбы, прятали их, а зимой по льду на машине увозили домой.
Хорошо поужинав (не обошлось без водки), мы вошли в сарай, и прямо в тёплой одежде, в которой приехали, улеглись спать. Некоторые, и я тоже, прикрылись холодными отсыревшими матрасами. На улице около ноля, изо рта шёл пар. Перед сном брат сказал, что на кольях с наружной стороны сарая видел глубокие царапины, оставленные медведем совсем недавно. Привыкший к комфорту, чувствовал я себя не совсем уютно: долго не мог уснуть из-за холода и неприятного похрапывания спящих рядом. А тут ещё эти следы от медвежьих когтей из головы не выходили... Еле уснул.
Ни свет, ни заря толпа приступила к завтраку (опять с «сугревом»). У меня в это время самый сон, но пришлось вставать. После завтрака ко мне подошёл Лев.
— Слушай, Леонтий, у нас тут на стане есть запрятанная двустволка, правда, один ствол не фурычит, но со второго стрелять можно. Возьмёшь на всякий пожарный случай, мало ли чего.
И принёс мне ружьишко, вид которого вызвал бы восторг любого музейного работника. Кое-как я его «разломил», вставил в годный ствол один из двух выделенных мне патронов, и накинул ремень на плечо.
— Ну, вот, похож на человека, — пошутил Вовка Киселёв, самый весёлый и разговорчивый из парней, имеющий прозвище Кисель, — теперь можно идти на охоту.
Пока собирались, на одной из лодок трое ребят поплыли ставить сети. Когда вернулись, мы всей толпой поехали охотиться в какой-то лес. А на кого, я так и не понял. Уже взошло солнышко, кое-где над водой парил лёгкий туман, лодки легко неслись по зеркальной глади реки. Причалили у крутого берега, взяли ружья и вошли в лес. Таких прелестных рощ я давно не видел: кругом высокие берёзы и кедры, под ногами ковром лежал тонкий слой опавшей листвы. Просто парк! Виднелись еле заметные тропы, проложенные зверьём.
— В общем, так, — деловито предложил Лев, — будем идти цепью, расстояние друг от друга метров тридцать-сорок. Особо не шуметь — может попасться если не олешек, то какая-нибудь капалуха (глухарка).
Я оказался в середине «строя»: Лев от меня по правую руку, один из охотников — Коля Данилов — по левую. Я взял ружьё наизготовку. Шли долго. Изредка доносился глухой хруст ломающихся веток то с одной стороны, то с другой, то подо мной. Среди леса попалось какое-то маленькое озерко (даже странно, как оно могло здесь оказаться?). На водной глади ни единой живности. Иду дальше. Всё словно вымерло.
И вдруг боковым зрением заметил, как с левой стороны, метрах в двадцати от меня, за небольшим кустом что-то колыхнулось. Я остановился, замер в стойке, как дрессированный спаниель. Взгляд мой лазером сконцентрировался в точке у основания куста. За кустом снова почувствовалось лёгкое движение. Я медленно поднял свою берданку, прицелился и, зажмурившись, нажал курок. Громыхнуло так, что содрогнулся весь лес, и облетели даже те листья, которым бы ещё висеть да висеть. Наступила звенящая тишина, дым медленно рассеивался. После паузы слышу издалека недоуменный голос Льва:
— Лёнька, это ты, что ли?
— Я, — отвечаю охрипшим от волнения голосом.
— Что случилось?
— Не знаю.
Треск ломающихся веток усилился — это Лев и остальные мужики поспешно приближались ко мне. Брат подошёл первым, и мы вместе, сгорая от любопытства, направились к кусту, который я обстрелял из своего ущербного ружья. За кустом лежал... «скромненький», величиной с индюка глухарь. Мы со Львом и подошедшие мужчины обступили «чудо в перьях» и, склонившись, как хирурги над безнадёжным пациентом, начали с пристрастием его рассматривать. Потом все стали шумно обсуждать увиденное, а я отошёл в сторонку, чтобы осмыслить невероятность произошедшего.
Индюка, то бишь, глухаря положили кому-то в рюкзак, все снова заняли свои «позиции» и прочёсывание леса продолжилось. Но ничего больше не попалось, только ноги избили. Вскоре вышли к берегу, ощипали мой трофей и распотрошили. Когда вытаскивали из тушки внутренности, нечаянно разрезали зоб. Он оказался набит брусникой, и оттуда тёк брусничный, алый как кровь, сок. Отобедала птичка...
Возвращаясь, причалили к какой-то песчаной косе и там бреднем протянули яму, где раньше всегда водилась рыба. На этот раз попалось с полведра мелких чебаков и пара щучек. Мало. Кисель с Николаем смотались к сетям, но и там ничего не оказалось. Вернувшись в стан, развели костёр и стали варить из бедного одинокого глухаря шулюм. Приготовили водку и, не дожидаясь «горячего», начали застолье. Глухарь оказался старый — сколько ни варили, мясо оставалось жёстким, как резина. Выбрасывать не стали, мужики сложили его в целлофановый пакет и со словами «дома дожаришь», положили мне в рюкзак. А шулюмчик оказался очень даже ничего!
После ужина я, как и все, находился навеселе. И тут сделал поступок, за который потом сильно себя корил. Один из двух патронов, как уже известно, я выпалил в глухаря, а второй решил использовать здесь, на стане. Рядом стояли брат и Кисель. Я начал присматриваться, куда бы пальнуть, чтобы, бахвалясь, показать свою меткость. Вдруг увидел крупную птичку, беспечно севшую на ветку кедра. Быстро прицелившись, выстрелил. Птичка камнем свалилась вниз. Мы подошли и подняли её.
— Кедровка, — грустно вздохнул Кисель.
— Зря ты это, брат, — только и сказал Лев, с укоризной глянув на меня.
Птиц здесь, на Севере, не так уж много. Летала себе бедолага, зла никому не чинила, да вот приехал на природу цивилизованный варвар и с пьяных глаз стал палить, куда ни попадя — много-то ума не надо... Я держал в руке ещё тёплое тельце птички, похожей на большого скворца. Крылышки почти чёрные, кончик хвоста белый, а от головки вниз по телу на светло-коричневом фоне веером шёл бисер белых точечек. И крепенький клюв, которым умело раскалывала орешки. Какая же она красивая! О чём-то ведь думала, мечтала... Зачем, ну зачем я взял в руки ружьё... Стыд перед братом и его другом жёг мне лицо. Комом сдавило горло. До слёз стало жалко невинную пичугу, почившую по моей вине. Дал себе зарок больше никогда ружьё в руки не брать, что до сих пор и выполняю.
Наутро третьего дня Лев с друзьями прибрались на стане, «законсервировали» его до следующего посещения, и мы отчалили домой. По дороге кое-кто из мужиков влёт стрелял из своих «вертикалок» уток — для того, чтобы не терять «спортивную» форму.
После нашего возвращения, мы у брата дожарили мой трофей, и если кто-нибудь мне скажет, что бывает что-то вкуснее, чем мясо осеннего, взросшего на брусничнике, глухаря, я не поверю. А братан с друзьями после долго потешались над моей странной удачливостью, шутили, что порой ржавое ружьишко с лихвой может заменить пяток крутых карабинов, и сокрушались, что для них самих эта поездка была самой неудачной за все годы. Про кедровку и мою меткость тактично не напоминали.
Вот уж сколько лет прошло, а случай с кедровкой так и не забывается. Да и глухаря, сибирского красавца, по большому счёту, жалко...
Свободное копирование
