Бакена. Моё детство - 22

Глава 20

 Когда мне пошёл седьмой год, дед и бабушка со всей семьёй полностью переехали жить и работать на новое место — недалеко от старого. Если до этого они жили на левом берегу Иртыша и их домик от села отделяла протока под названием Белая речка, то теперь перебрались на правый берег Иртыша как раз напротив села. Место это считалось удобным во многих отношениях, но самое главное — находилось ближе к селу. Раньше это место занимал бакенщик Копьёв. После выхода на пенсию он уехал жить в Павлодар, а освободившийся «копьёвский остров» заняли Масловы.

 Бакенщики, как правило, жили в казённых, рубленных из брёвен, домах. При переезде дом легко разбирался и так же легко собирался на новом месте. На этот раз дед установил дом под огромным осокорем, который по-другому назывался чёрным тополем. (Дед называл его «сокором»). Этому осокорю, по-моему, исполнилось не меньше ста лет, макушкой он доставал до неба и из-за высоты являлся достопримечательностью «острова». Когда мы немного освоились, то легко научились по-обезьяньи на него залазить, и среди ветвей нас невозможно было рассмотреть. Замечу, что когда я вырос и увидел это дерево, по высоте оно оказалось весьма заурядным.

 Как-то так повелось, что на чердаке дедова «казённого» дома на лето всегда ставили два полога, матрасы стелили прямо на «пол» чердака, и спали здесь мы — детвора: я, Лёва, Юра, Саня, Коля. Дождь на дворе или ветер — здесь всегда было тихо и сухо, но самое главное — это свежий воздух: спалось на чердаке прекрасно. В дождь и бурю мы старались поспать немного дольше. На «острове» мы толклись, как на курорте: то загорали, то рыбачили, то просто шалили.

 Всё лето осокорь служил мне барометром. Из чердака не видно, какая погода на улице, и если дерево с утра не шумело, значит, с утра стояла хорошая погода. Если осокорь шумел монотонно, то, значит, шёл дождь. Если шум доносился с перерывами — день обещал быть ветреным. Ну, а если наш тополь рокотал — началась буря.

 Нередко нас заставляли поливать огород. Стоило только взрослым отойти, как следом испарялись и мои братья, а моё врождённое чувство ответственности (это ж надо - угораздило таким уродиться!) удерживало меня от этого шага и я долго ещё носил ведёрком влагу на грядки. После поливки я шёл в конец огорода, где у забора рос паслён, срывал чёрные сладкие ягодки и лакомился ими. Паслён постоянно ели и другие дети. На наше счастье, это был неядовитый сорт.

 Расскажу, как бабушка кормила нас завтраком. Сначала она наливала чай — непременно с молоком, потом от куска сахара величиной с её кулак (раньше выпускался такой), резкими ударами обратной стороны ножа отщёлкивала несколько тонких сахарных пластинок, затем от большого белого каравая отрезала хрустящие горбушки и намазывала их жёлтым сливочным маслом, а на масле, как росинки, блестели капельки воды. Такое масло к зубам не приставало — оно было настоящее. И бабушкин чай с этим бутербродом и кусочками сахара вприкуску казался невероятно вкусен! Часто нас потчевали холодным молоком с сухарями, что мы тоже очень любили.

 Кстати, настоящее сливочное масло нынче можно купить разве что только на рынке у самых добросовестных частных торговцев.

*****

 Через два года после рождения второго сына отцова сестра Анна из торговли ушла, и на всё лето стала приезжать с детьми на «остров» к своим родителям. Её муж Фёдор по-прежнему работал в Павлодаре, и в Ермак приезжал очень редко. Анна, как бывший торговый работник, нашла здесь занятие по душе: с весны на огороде помногу садила редиса, перьевого лука, моркови, не ленилась собирать на лугах кислицу — и всё это продавала на маленьком рынке в селе. С утра на лодке везла «продукцию», а во второй половине дня уже подсчитывала прибыль. Денег хватало на безбедное существование. Мой отец, как бывший фронтовик, был противником «мелкобуржуазных проявлений» и ни нам, ни маме не разрешал заниматься «спекуляцией».

 Анна по телосложению высокая, крупная, с неуёмной энергией, за словом в карман не лезла, а при необходимости могла вставить и нелитературное словцо. На «острове» все её побаивались, особенно дети. Прежде, чем отправиться в село на рынок, она с утра пораньше одна на лодке успевала съездить на рыбалку — потрусить самоловы и проверить перемёты. А потом ещё помогала доить коров. Когда появились подвесные лодочные моторы, Анна не хуже мужчин умела их заводить, дёргая за шнур на маховике, и легко управляла моторной лодкой.

 Ко мне и брату тётя Нюся по-прежнему относилась как к «минанусам». Все дети наивны и я не был исключением, поэтому не замечал некоторых тонкостей в социальной несправедливости с её стороны, но моя мама замечала. Она видела, как Анна при распределении лакомых кусочков еды очень часто предпочтение делала в пользу своих детей. К примеру, когда на обед готовилась жареная или варёная стерлядь, то голова рыбины, состоящая из хрящей — это было лакомством у детей, — обязательно оказывалась в тарелке у кого-то из моих двоюродных братьев. Фёдор Иванович в этом плане был другим: если угощал яблоками, то делил по-братски — племяшам, то есть нам, отдавал те, что были побольше. Но он приезжал нечасто.

 Из села на «остров» иначе, как на лодке не попадёшь, поэтому за лето мы, малыши, с родителями пересекали Иртыш десятки раз. Я видел, какого цвета бывала речная вода в зависимости от времени года: мутная — весной, тёплая, с рыжеватым оттенком — летом, и холодная, зеленоватая — осенью.

 В семилетнем возрасте я умел неплохо грести, хотя силёнок не хватало. А плавать пока хорошо не научился: когда мы купались, отплывать от берега не разрешалось, а на мелководье научиться трудно.

 Как-то раз летом я пошёл купаться вместе со взрослыми. Отец немного отплыл от берега и, остановившись в том месте, где вода доходила ему до груди, поманил меня к себе. Я «по-собачьи» «погрёб» к нему с уверенностью, что он меня там подхватит, но он взял и отошёл немного в сторону.

 Так далеко я ещё не заплывал и когда начал разворачиваться, тело моё в воде предательским образом неожиданно заняло вертикальное положение, и я беспомощно, как кутёнок, забарахтался, с ужасом поглядывая на отца и не теряя надежды, что он, наконец, спасёт меня. Но помощи не было, а я никак не мог выйти из этого дурацкого «штопора». Когда я уже прилично нахлебался воды и почувствовал приближение смерти, отец подхватил меня и, вытащив на берег, назидательно сказал:

 — Вот так тонут люди!

 Я долго откашливался, сплёвывая липкую слюну, меня колотил озноб (умирать-то не охота!), в душе была крепкая обида на отца. Много позже я осознал его мудрость: он заставил меня научиться хорошо плавать (что я вскоре и сделал) и быть предельно осторожным на воде. Таким же «методом» отец учил плавать и моего брата.

 Коль скоро я заговорил о плавании, то хотел бы к этому добавить, что моя мама, как это не странно слышать, совершенно не умела плавать, да и не стремилась к этому. Рассказывали про случай, когда лодка, в которой плыли мои родители, перевернулась и отец тогда едва спас маму.

 Я никогда в жизни не видел, чтобы мама когда-нибудь и где-нибудь загорала. Вполне возможно, что десятилетиями её кожа не видела солнечных лучей. Загорелыми у неё я видел только руки.

 Теперь снова о рыбалке. Вскоре после того, как я бездарно нахлебался речной воды, отец подошёл ко мне и сказал:

 — Парень ты у меня взрослый, возьму тебя с собой на перемёты.

 С ликованием запрыгнув в лодку, я сел на корму, отец взялся за вёсла и мы поехали к перемётам. Раньше я ни разу не видел, как ловят рыбу этой снастью, поэтому когда мы подплыли к колышку посередине реки, отец немного посвятил меня в тайну:

 — Видишь небольшую рябь? Это речная коса. Язи очень любят плавать под косой: там поглубже и всегда можно чем-нибудь полакомиться. За кол мы привязываем один конец перемёта, а второй конец с крючками-якорьками, на которых наживка, спускаем вниз по течению, под косу. И пусть ловится рыбка, но только большая — нам маленькой не надо! — добавил он шутя.

 Перемётов стояло два. На первом ничего не оказалось. Отец нанизал на крючки новую насадку — тугие шарики из теста размером с небольшие грецкие орехи, которые все называли «бурсаками». На втором перемёте попался огромный язь. Отец ещё только взялся за шнур, как я понял: что-то поймалось. Он попросил меня подать сачок. Сачок точно такой, каким ловят бабочек, только с крупной ячеёй. Отец медленно подтягивал шнур вместе с язём поближе к лодке и когда тот стал виден, подвёл под него сачок и быстрым движением выдернул извивающуюся рыбину из воды в лодку. Моему восторгу не было предела! Насадив «бурсаки», мы поехали назад. Отец посадил меня на вёсла, а сам сел на корму и стал помогать мне, уверенно подгребая специальным однолопастным веслом, которое называлось кормовиком.

 А язь ещё долго выделывал на дне лодки кренделя, размазывая хвостом грязь по бортам. Позже, когда я стал постарше, мне доверили самостоятельно ездить к перемётам.