Глава 14
И всё же тоска по семье не покидала отца ни на одну минуту. Злость на жену и ревность одновременно по-прежнему точили ему душу: он часто вспоминал момент прощания и приходил в отчаяние от глупой недосказанности.
Ульяна Егоровна видела состояние сына и всё интересовалась, нет ли каких известий от Брони. Как-то в конце июля во время покоса, где отец тоже принимал участие в заготовке сена, Ульяна Егоровна сказала:
— Ты, Коленька, время не тяни, возьми отпуск и поезжай за семьёй. Поговори с Броней, ведь у вас дети. Деньгами на дорогу мы поможем.
Когда мать называла его Коленькой, он знал, что предлагалось серьёзное и обдуманное решение.
— Хорошо, мама, я подумаю.
В военкомате, где отец проработал уже почти три года, проблему его семьи знали, и когда он принёс заявление на отпуск, военком Кравцов, немного подумав, подписал — сроком на пятнадцать дней.
До Борковичей поезд шёл пять дней. Из-за августовской жары в вагонах стояла духота. Отец помнил, что раньше, после фронтовых окопов и землянок, ехал в поезде с удовольствием, а последние три года никуда ездить не приходилось, поэтому поотвык от походной жизни и поездка получилась утомительной.
Белорусские родственники встретили отца с искренним радушием. Войдя в дом, он негромко, но убедительно сказал:
— Вот, приехал за своими.
Мама, ни слова не говоря, в первый же день начала готовиться к возвращению. Как говорится, погостили — пора и честь знать!
В Ермак она возвращалась со спокойной душой: родных навестила, увидела, что везде людям живётся нелегко и было бы большим безрассудством из-за непонятной прихоти оставлять без отца своих малолетних детей. Когда уставшая, после пыльной дороги она, наконец, оказалась в Ермаке и подошла к своему дому, поняла, что соскучилась по этому месту. И село не казалось ей таким уж серым и захолустным.
После приезда мои родители сразу начали готовиться к предстоящей зиме. У отца оставалось несколько отпускных дней и он занялся ремонтом дома. Кроме этого заготовил на зиму дрова, для коровы привёз немного сена. Мама замесила глину и подновила облупившуюся штукатурку на стенах снаружи и внутри дома, а когда стены подсохли, побелила их известью. Домик приобрёл опрятный вид.
Мы с братом тоже «помогали» маме. Лёва к этому времени уже хорошо ходил и наша «помощь» выглядела так: то ведро с водой нечаянно перевернём, то глину на стене поковыряем. К концу такой «работы» чистыми у нас с братом оставались только глаза. Я ходил прихрамывая — нога у меня ещё немного болела, несмотря на то, что рана совсем зарубцевалась.
Я уже упоминал о том, что рядом возле нашего дома находилась сельская баня. Истопником и водовозом в ней работал старый казах по имени Темирбай, который с женой и двенадцатилетним сыном Дюсёном жил в комнате при этой бане. В их распоряжении находилась лошадь, на которой круглый год возили для бани воду — летом на телеге, а зимой на санях в большой деревянной бочке. Темирбай всегда выглядел старым. Он, сколько я его помнил, постоянно ходил в одной и той же национальной одежде: на ногах странные ботинки в остроносых калошах, штаны из коричневого вельвета с вытянутыми коленками, из того же вельвета долгополый кафтан — чепан. На голове он носил лисий малахай, по-моему, даже и летом.
Дюсён, несмотря на малый возраст, всё время помогал своему отцу возить воду, самостоятельно управляя лошадью. Мне шёл лишь пятый годик, и родители, понятное дело, не разрешали отлучаться из дома. А мне хотелось покататься на большой телеге.
Как-то раз я упросил Дюсёна прокатиться с ним. Он посадил меня рядом с собой на передке телеги и мы поехали к реке. У меня создалось ощущение, что я еду на какой-то огромной легкоуправляемой колеснице: очень большими казались мне и лошадь, идущая впереди, и массивная бочка сзади. Мы подъехали к пологому берегу, лошадь покорно вошла в воду и телега очутилась почти полностью в воде. Я вначале испугался, но потом увидел, что Дюсён взял в руки недлинный шест с приделанным на конце ведром и начал им, как черпаком, наполнять бочку водой. Всё это он делал почти не наклоняясь. Наполнив бочку, не спеша поехали назад. Уже подъезжая к бане, я увидел стоящую там в выжидательной позе мою маму. Дюсён растерянно произнёс по-казахски:
— Ой бай, казыр токмашка берем! — что и без перевода было понятно: «О-ё-ёй, сейчас получим!»
Мама подошла к телеге, ссадила меня с неё и за руку повела домой. Ругать Дюсёна не стала, но меня предупредила:
— Ещё раз ослушаешься — скажу отцу.
Я всё понял.
Свободное копирование
