Моя личная роль в Ленсовете поначалу была более чем скромная, я и так бесконечно отдалился от своего основного дела, и это мучило. Я решил, что войду в комитет по культуре и, возможно, буду полезен, когда речь зайдет о творческих союзах. Но неожиданно Собчак и Куркова стали предлагать мне возглавить комитет по гласности и средствам массовой информации. Я отказывался, ссылаясь на занятость в союзе писателей, на запущенность творческих дел, в конце концов, на свою некомпетентность, но напор был {418} сильным, и я по слабости характера уступил. Договорились, что я пробуду в должности не более года, налажу дело, задам стиль и тон.
В нашем комитете сошлась неплохая компания: было много профессионалов из газет, телевидения, радио, были свои юристы, ну и просто борцы за свободу слова — всего 32 депутата. Мне казалось, мы нашли равнодействующую, когда никто в своих правах и убеждениях не был ущемлен (за этим ревниво следили) и все же вырабатывалась общая, удовлетворявшая всех точка зрения. Время было переходное, где-то там в Москве разрабатывался Закон о печати, проект его мы получили на рассмотрение и внесли какие-то поправки. А пока создали рабочие группы по кругу проблем. И, между прочим, решили отобрать у партии «Ленинградскую правду». Ни больше, ни меньше. Мы раскопали документы, согласно которым она была учреждена Петросоветом, а партия позже пристроилась и сделала ее чисто партийной. Газета принадлежала нам исторически. Разумеется, вместе с газетно-издательским комплексом, построенным на средства городского бюджета. Как ни амбициозно и даже утопично выглядел план, секретарь по пропаганде обкома партии Елена Калинина не один раз приезжала к нам (не мы к ней!) обсуждать этот вопрос, причем, было видно, что наши соиздатели в тревоге. Видимо они хорошо понимали, что если покопаться, то можно обнаружить, что сплошь и рядом на чисто партийные мероприятия использовался городской бюджет, а «золото партии» приберегалось для других целей. С этим мы столкнулись, когда готовился очередной юбилей Ленина (стодвадцатилетие) и Смольный как ни в чем не бывало обратился в городскую казну. Депутаты большинством голосов отказали.
Газету, конечно, нам не отдали. Тогда мы принялись за организацию альтернативной городской ежедневной газеты. Вскоре она была учреждена, мы назвали ее «Невское время» и дали ей статус независимого органа. За десять прошедших лет она приобрела репутацию серьезного либерального издания. А «Ленинградская правда» через год с завидной легкостью и сама переучредилась, назвавшись «Санкт-Петербургскими ведомостями».
К принятому, наконец, Закону о печати как и вообще к демократическому принципу гласности депутаты привыкали с трудом, и я тут не был исключением. Одно дело не иметь власти и добиваться {419} свободы слова. Другое, обладая властью, пользоваться свободой слова и давать ее тем, с кем ты не согласен. Большой соблазн было вмешаться в деятельность вконец распоясавшегося Невзорова или, например, попытаться изменить направление журнала «Ленинградская панорама», попахивавшего хорошо различимым шовинистским душком. Поначалу мы предпринимали кое-какие шаги, но вскоре поняли, что не только не можем себе этого позволить, но и должны пресекать любые в этом направлении посягательства. Были и другие моменты, когда гласность выступала обоюдоострым оружием. Однажды мне досталось от журналистов за попытку ее ограничить. Дело происходило на заседании президиума Ленсовета, я входил в него как председатель комиссии. Обсуждалось катастрофическое положение с продовольствием в городе, вопрос стоял о введении карточек. Введут их или нет, было еще неясно, но я себе хорошо представил, что будет твориться завтра в магазинах, появись в утренних газетах сообщение об этих намерениях. Поэтому я предложил обсуждать проблему, как теперь говорят, «в закрытом режиме». Депутаты радикального крыла, как и присутствовавшие журналисты были шокированы. Конечно, и журналисты в зале остались, и наутро отчеты их появились, и председателю комиссии попало. И в магазинах смели всё подчистую. А дело нормальное — в демократических странах есть и такой источник информации как пресс-секретарь. Теперь и у нас «закрытый режим» некоторых заседаний никого не смущает. А о журналистской ответственности как составляющей принципа гласности говорят все кому не лень.
С появлением Закона о печати на председателя комиссии обнаружился большой спрос. В перерывах между заседаниями меня непременно кто-нибудь дожидался. Искали поддержки первые учредители частных издательств, председатель Лентелерадио Петров доказывал преимущества новой сетки вещания, которую, однако, не одобрял обком, всесильный главный городской цензор Царев, в одночасье оказавшись бывшим руководителем упраздненной конторы, уверял, что следует сохранить ценные кадры, так как и у демократического государства найдутся свои тайны, которые надо беречь как зеницу ока. Нашу комиссию посещали руководители книготорговли, полиграфических предприятий, союзпечати, архивного управления. Сменяли друг друга визитеры {420} из западных стран, неизменно благожелательные, приятно взволнованные происходящими у нас переменами.
Жизнь в Ленсовете бурлила, новая власть набирала силу, влияние ее проникало во все поры городского организма, внося смятение в устоявшиеся порядки, ломая привычную субординацию, ставя порою высокое чиновничество в положение между двух огней. В Ленинграде той поры было, по существу, двоевластие с уклоном к лозунгу «Вся власть Советам!» В эту работу надо было погружаться целиком, глубоко вникая в проблемы, изучая документы, встречаясь с людьми. Я же после заседания, если не было президиума, под укоризненными взглядами своих заместителей уезжал к себе на Шпалерную. Все чаще посещал меня роковой вопрос: чем я занят? Где мои пьесы? В конце концов, по истечении года (как и уславливались) я подал в отставку с поста председателя комиссии. Собчак, уже бывший к тому времени мэром, отреагировал на этот мой шаг резким неодобрением. Я оправдывался своими обязательствами перед писателями. И это было правдой, там вершились не менее серьезные дела.
Свободное копирование
