А далее Театр им. Пушкина пошел своим путем, на мой взгляд, во многом отдавая дань конъюнктуре, и дороги наши уже не скрестились. К Борису Морозову я и по сей день испытываю доброе и благодарное чувство за то общее, что нас связывало. Но все же горько, что мы оба в чем-то не дотянули до высокого творческого союза и сотрудничество наше, едва начавшись, оборвалось.
Закладывали крутые виражи вокруг пьесы и другие театры — литературная основа всем нравилась, сценическая — пугала. Но вот как-то зимой получаю пакет из Норильска, из Заполярного театра драмы имени опять же Владимира Маяковского, и в нем — программа: «Вино урожая тридцатого года», сезон 1984 – 85 годов, с благодарностью «за очень интересный драматургический материал». И несколько снимков. Вот чудо — среди развешенных муляжей винограда стоят крупные подвыпившие мужчины и горланят песню, ну конечно, про Ноя. Вот этот, в очках, наверное, винодел Ведель, а этот, с усами, бондарь Бекельман. А в матроске и в шляпке, очень миловидная, это, конечно, Люся. Декорации скромные, но вертикаль — пожелание автора — принята во внимание. Незнакомый мне режиссер С. Верхградский писал: «Спектакль, на мой взгляд, получился, хотя успех имеет у очень узкого круга зрителей, в основном людей подготовленных. Впрочем, при постановке мы отдавали себе отчет в том, что только так оно и должно {195} быть. Во всяком случае, мнения и отклики самые противоречивые — от восторженных до матерных, что, на мой взгляд, тоже правильно». И на мой. Еще бы не материться — на улице нескончаемая полярная ночь, мороз под тридцать градусов, пурга, а они затеяли тут бодягу — нужно ли при социализме шампанское, тогда как самое подходящее в такую погоду — и при любом строе — спирт! Как я был им благодарен — и этим актерам, и этим зрителям!
Ну, а дальше…
Из трех главных тем, лежащих в основе пьесы, — революции, любви, виноделия — первой вышла из моды тема вина. Началась антиалкогольная компания. Виноградники стали вырубать, винодельческие планы сворачивать, ну совсем как в романе Зарудина: «Вино — в наше время?..» Поэтому пьеса с таким антипартийным уклоном сделалась нежелательной.
Вскоре стала непопулярной и тема революции. О социализме «с человеческим лицом» какое-то время еще спорили, но через пару лет стали уже спорить о капитализме с «человеческим» же лицом. Но и тут, как выяснилось, ничего не получалось.
Осталась лишь несокрушимая тема любви. Но об этом можно было ставить «Ромео и Джульетту». Короче говоря, пьеса сошла с круга. Мне до сих пор жаль, что она совсем почти не жила на сцене, потому что — странно, может быть, прозвучит — я люблю ее больше всех своих пьес, хотя, должно быть, не как собственно пьесу, а как воображаемое театральное зрелище.
Зато роман жив. За это время вышло несколько изданий. На мой взгляд, он по-прежнему созвучен нашему времени, потому что смотрит в корень сегодняшних страстей и тревог. Новое романтическое поколение, выстрадавшее демократическую революцию, снова сходит со сцены, как всегда уступая место холодным и циничным прагматикам. Жизнь же отдельного человека и вовсе перестала чего-то стоить.
Свободное копирование
