Война - 7. На формировании

НА ФОРМИРОВАНИИ
 Записки. Очерк 6

Всю ночь под 3-е января 1942 года в Саратове снова бушевала вьюга. Хо-лод проник в дом крестьянина и на клубную сцену, где мы спали. Он с такой яростью набросился на нас, что не дал нам житья. И это было хорошо: мы не смогли проспать поезда.
Часа в четыре утра мы собрали все свои немногочисленные вещи, упако-вали их в вещевые мешки и отправились через весь город на вокзал пешком, так как боялись, что трамваи не пойдут из-за снежного заноса.
На улицах было темно. Изредка с трудом пробегали автомобили, тускло поблескивая синими глазами замаскированных фар. Далеко где-то, на сосед-ней улице, позвякивал трамвай, пробиравшийся по заснеженным рельсам. Везде свистел косматый ветер, крутя и швыряя шелестящую снежную пыль. Снег вчистую замел тротуары и местами доходил нам выше коленей. Мы двигались поэтому гуськом, едва различая в темноте спину впереди идущего товарища.
Так добрались мы до вокзала. С полчаса потом блуждали мы по железно-дорожным путям, но так и не нашли свою "стрелу" (так в шутку называли здесь пригородный поезд Татищевского направления). Мы уже хотели уйти в агитпункт погреться, как встретили на путях незнакомого толстого человека в огромной лисичьей треухе и бурой медвежьей дохе. В утренней рани, овеян-ный голубой дымкой рассвета и серебряной снежной пылью, он показался нам медведем.
Задыхаясь под тяжестью своего чемодана величиной со средний крестьян-ский сундук, этот "медведь" по-человечески попросил нас помочь ему сесть в поезд на Аткарск.
Поезд, белый и косматый от налипшего на него снега, стоял рядом с нами. Но мы долго не могли поверить толстяку в медвежьей дохе, что именно этот поезд и есть "стрела". Потом, обрадованные открытием "стрелы" и сообще-нием что она пойдет через Никольское, мы в один миг усадили толстяка в ва-гон, с большим трудом всунули туда его чемодан-сундук, а сами устроились в соседний вагон. Он показался нам никем пока незанятым, и мы жадно поза-рились на простор.
Однако мы промахнулись. Вагон оказался с разбитыми окнами и заснежен изнутри. В нем стоял сплошной грохот, так как сидевшие в нем немногочис-ленные пассажиры плясали от холода. Нам бы уйти, но Прокофьев быстро занял под себя целую боковую лавку. На ноги он набросил голубое байковое одеяло, а на живот приспособил мешок с мягкими вещами. Утеплившись та-ким образом и находясь в полулежащем положении, он приступил к раздаче кипятку из пузатого зеленого чайника. А кипяток мы любили. Чайник этот был у нас на всю команду единственным и распоряжался им самый старший из нас по возрасту, шутейный патриарх и "скупой рыцарь" нашего времени – Прокофьев. Шутейным патриархом мы прозвали его в дополнение к более раннему прозвищу "скупой рыцарь" за его скоморошеские наклонности.
Обогревшись и попив чайку, Прокофьев громко и без всяких видимых причин расхохотался. Хохотал он усердно, пока слезы у него покатились из глаз. Пока расхохотался весь вагон. Люди хохотали не столько из-за солидар-ности с Прокофьевым, сколько над его комичной фигурой, упакованной в одеяло, в мешки и плащ-палатку.
Вызвав смех у всех пассажиров, к чему искренне стремился Прокофьев, он вдруг сделал серьезное и даже сердитое лицо, потом подмигнул кому-то своими шустрыми черными глазками и фальшивым дисконтом запел:
"Эриванским лунам подымался в небес,
Выходил на крыльцо молодой Аванес…"
– Ну, теперь скоморошество началось! – заметил сосредоточенный и вдумчивый Жарковский, почесывая свой длинный горбатый нос. – Если ба-рон Мюнхгаузен был неукротим в отклонении от истины, то наш Прокофьев неудержим в стремлении подражать обезьянам и скоморошничать.
……………………………………………………………………………
Кипяток был выпит, и нам в этом вагоне оставалось делать нечего. Мы перешли в соседний. Прокофьев же, не желая разрушать свою систему утеп-ления, целый час еще просидел в холодном вагоне под своим одеялом и меш-ком. Он распевал "Аванеса" и потешал публику. Лишь в конце первого пере-гона, когда поезд остановился на несколько минут, он прибежал в наш вагон и по-козлячьи пожаловался:
– Ме-е-е, мороз еще с вечера! Впустите, баранчики мои, к вам на ночле-ее-г…
На этом полустанке, пропуская мимо себя бесконечные поезда с войсками, мы простояли до самого вечера.
В вагоне ничего интересного мы не узнали и не увидели. Только перед са-мым отъездом в наше купе вошел лейтенант, оказавшийся военнослужащим Н-ской бригады, расположенной в Никольских лагерях. Он рассказал нам, что лагерь находится в лесу, что народ расквартирован в землянках, похожих на овощехранилища, что имеется в лагере сытная столовая и жаркая баня. Для солдата все это было неплохо, а детали…детали будут видны на месте.
……………………………………………………………………………
На станцию Никольское мы прибыли в одиннадцатом часу ночи. Ехавший с нами лейтенант-старожил Никольских лагерей, помянись он без икоты, сра-зу куда-то исчез. Он, наверное, сообразил, что мы ему станем в тягость: дове-сти нас придется до лагеря, а потом и позаботиться о квартире и ужине…Э-э-э, такие вещи не так просты! Лейтенант оказался мудр, как библейский "змий". Он исчез, скрылся от нас, и сразу все заботы с него как рукой сняло. Завидуем ему, но не собираемся подражать и очень радуемся, что не состоим с ним ни в каком родстве.
И вот, исчез лейтенант. Нам ничего другого не оставалось, как идти само-стоятельно в незнакомый лес и ощупью искать дорогу. Сначала, вытянувшись гуськом, мы шагали прямо по шпалам вдоль железной дороги. Потом вылез-ли на гребень какой-то старинной насыпи, опустились с нее в лощину и, дер-жась на восток, добрались до лесу.
У опушки мы некоторое время нерешительно топтались на одном месте, осматривались и принюхивались к дороге. Заметив помятый многочислен-ными ногами снег, мы решили, что здесь прошла уже какая-то команда и эта дорога должна обязательно куда-нибудь нас привести. Во всяком случае, она, немного темная среди белых не помятых снегов, шла в лес и нам надо было тоже в лес.
Вскоре мы вышли на квадратный огонек. Это, оказалось, светилось не-большое оконце в горбатой полуземлянке, набитой до отказа солдатами.
Караульное помещение.
Сердитый капитан в мохнатой бараньей шапке и коротком шубном пид-жаке, попыхивая трубкой, придирчиво проверял наши документы, после чего мановением руки показал нам направление дороги к лагерю.
– Там увидите сами! – сказал он простуженным баском и сейчас же заша-гал по порожкам в полуземлянку. Мы увидели, как плеснул свет из открытой им двери, хлынули клубы густого пара из тепло натопленного караульного помещения и нам захотелось вдруг пойти вслед за капитаном и немного по-греться. Но дверь, гулко хлопнув, закрылась. Зябко поеживаясь, мы отправи-лись в путь.
Шли мы долго. Нам уже начинало казаться, что мы заблудились.
– Давайте пойдем назад, – предложил Прокофьев. – До землянки дойдем, и пусть капитан проводит нас. В случае чего, я ему про "Аванеса" спою…
– Пошли, вперед пошли! – возразил Жарковский. – Я слышу звук топора. Кто-то рубит или колет дрова.
Мы направились на звук. И, по мере приближения к дровосеку, лес все более оживал. Вот уже, слышно было, дробненько стучал двигатель лагерной электростанции. Немножко правее нас громыхающе позванивало ведро с же-лезной цепью, у колодца храпели лошади, и ворчливый голос сердито ругал их:
– Жрите, если хочете пить! А не то, лопни ваши бока, живо настегаю по-водом по морде… Тпру, дохлые!
От звука топора, от звона ведра от ругани коновода, от всего этого запах-ло особенным, теплым ароматом человеческого жилья, стало вдруг уютнее и теплее среди дубов и снежных сугробов у дороги, по которой мы сюда при-шли.
Штаб оказался в небольшом бревенчатом здании с надписью над грубо сколоченной дверью: "Посторонним вход запрещен".
Мы с трудом прочитали эту надпись, озаренную голубым светом малень-кой грушевидной лампочки, торчавшей над дверью.
Часть наших людей все же вошла в штаб, не взирая на запретительную надпись, остальные начали греться у двери, прыгая и толкая друг друга по-петушиному – плечом и локтем.
В штабе о нас все же заботились, записывали в книгу, регистрировали, за-полнили анкеты.
Прошло минут сорок, и нас привели в переполненную людьми и совсем неосвещенную землянку.
Из мрака, окутавшего многоярусные нары, послышались любопытствую-щие голоса старожилов:
– Эй вы, пришедшие, есть кто из Астрахани?
– А нет ли кого из Киева?
– Может, из Омска кто?
Некоторые из нашей команды быстро сообразили, назвались земляками киевлян, астраханцев или омичей, вскарабкались ощупью на нары, ласко-венько так попросили:
– Подвинься, землячок, умаялся я, по дороге шодши…
Ведь и говор сразу придумали, и тон подходящий к данной обстановке нашли. Действительно, нужда учит белые калачи кушать.
А мы, подстелив плащ-палатку, упали прямо на земляном полу. Чтобы те-плее было, мы обнялись и придвинулись поплотнее друг к другу. Сон одолел нас мгновенно, и через несколько минут нас было невозможно соблазнить всеми благами мира: таким приятным местом показалась нам наша постель на полу.
В шесть часов утра в казарме закричали подъем, а в девять мы пошли в столовую. Там, к моему глубокому удивлению, я увидел бухгалтера из Кур-ского облпотребсоюза товарища Ногаева. Он сидел за столом счетовода и проворно выдавал народу зеленые талончики на завтраки, обеды и ужины.
– Временно работаешь или как? – спросил я его.
Ногаев смутился и прошептал мне: "Если хочешь, устрою и тебя в штат запасной бригады".
– У меня из рук не вырвется и винтовка, – ответил я, взял талоны и ушел.
Выяснилось вскоре, что на формирование прибыли не только фронтовики, но совсем не обтертые люди из запаса, позабывшие, что такое армия. Они хо-дили по лагерю в гражданском платье, с медлительными гражданскими мане-рами. Здороваясь со знакомыми, они приподнимали шапки, и нам это каза-лось забавным. Конечно, не только забавным. Ведь нам предстояло подгото-вить боеспособные резервы Красной Армии, а готовить их из насквозь огра-жданившихся людей – дело нелегкое.
Явившись в помещение технической роты, где находился и штаб нашего формирующегося батальона, я прошел почти через всю землянку по узкому коридору между трехъярусных нар, понемногу осваиваясь с полутемнотой.
В одном из крайних отсеков землянки, на полуосвещенных падающим че-рез оконце слабым светом, нижних нарах, подогнув под себя ноги, сидел зав-делопроизводством штаба товарищ Ерин.
Пока он записывал меня в длинный соцдемографический список, я совсем освоился с полумраком и сумел рассмотреть Ерина.
Он был в хромовых ботиночках, в летнем рыжеватом гражданском кос-тюмчике и черной бобриковой кепке с длинным козырьком. Его широкое ли-цо было небрито, круглые темные глаза утомленно блуждали то по графам списка, то по нарам. Так и хотелось мне посоветовать ему хорошенько вы-спаться…
Рядового состава в лагерях пока не было, и нам разрешили отдыхать. Но часов в шесть вечера раздалась команда, что всем командирам формирую-щейся части немедленно перебраться в "предпоследнюю землянку".
Желая занять места поудобнее, мы помчались на новоселье.
У дверей "предпоследней землянки" шла давка. Бывшие старожилы тащи-ли оттуда железные трубы от печек, скамейки, жестяные и эмалированные миски, похожие по форме на ночные горшки, и даже медные самовары с по-мятыми и позеленевшими боками.
Встречный поток новосельцев мешал старожилам выселяться и уносить вещи из землянки, в результате получилась кутерьма и пробка.
Но народ с обеих сторон оказался настойчивым. У людей трещали кости. Давили со всех сторон. Давили умышленно, до красна натужив лица. Давили озорства ради и давили от злости, что сами все равно уж не рассчитывали во-рваться в землянку первыми.
В конце концов, меня вдавили в землянку. Скатившись кубарем по дере-вянным ступенькам, я услышал призывные крики:
– Сюда, сюда давай, сюда, место имеется!
Это кричали члены нашей бывшей команды Жарковский, Бородулин, Зильберман.
Я охотно вскарабкался к ним на вторые нары, над которыми качались на белых шнурах две тусклые электрические лампочки.
Внизу, похожие на призраки, в красном полумраке копошились люди у жестяной печки, в которой дымили и сипели сырые дрова.
Одни из людей закуривали, другие пришивали пуговицы, оторванные в квартирной битве, третьи чистили сапоги, палочкой соскребя с них клейкую желто-красную глину, из которой состоял весь пол не мощеной землянки.
От махорочного дыма, от дыма, валившего из печки, становилось все тем-нее и темнее.
Какой-то словоохот, разместившийся на третьем ярусе нар, обратился с речью к курильщикам.
– Товарищи, – взывал он к чувству и совести жителей землянки, – надо понять, что курение абсолютно вредно. В табачном дыму содержится яд ни-котин, который отравляет...
В землянке поднялся вдруг такой шум и крик, что мы так и не услышали, что же именно отравляет никотин.
А когда шум улегся, выступил новый оратор. Этот говорил от имени ку-рильщиков.
– Курите, товарищи, курите на здоровье! Если научно к этому подойти, то…подумаешь, в землянке нельзя курить! Англичане даже в театре не стес-няют себя, курят, братец мой, без всякого ограничения…
Раздался хохот, шум, выкрики.
Кто-то комариным голосом завопил:
– Поприветствуем, друзья, английские порядки американским свистом, а некурящих попросим на двор, на свежий воздух…
И целую минуту в землянке гулял такой пронзительный свист, какому по-завидовал бы сказочный Соловей-разбойник, живший в незапамятные време-на в муромских лесных трущобах.
 Лишь к полуночи успокоилась землянка, сонно захрапела. Только внизу, хлюпая сапогами по раскисшему глинистому полу, бродили дежурные глаша-таи отдельных штабов и надоедливо кричали:
– Гусев, Шабаров, Капустин! Немедленно в штаб. Капустин, не слышишь что ли?
– Да знаю, чего орете?
– Ничего ты не знаешь, – возразил глашатай. – Вот иди, прочти приказ, тогда будешь знать…
– Не мешай мне спать! – крикнул Капустин. Он только сегодня прибыл в армию из запаса и никак не мог примириться с ее порядками и с необходимо-стью вставать в любое время с постели, если приказано.
– Дубина! – невежливо зашумел на него глашатай. – Приказ то знаешь ка-кой, обмундирование тебе надо немедленно получить…
– А-а-а, понимаю, – подобревшим голосом ответил Капустин. – Я прошу тебя, товарищ Васильев, подбери мне штаны самые большие, чтобы без вся-кой запинки на мой лафет взошли…
……………………………………………………………………………
На третьи сутки, в утреннюю рань, когда все еще было окрашено в синий цвет, мы вышли из лагеря и направились на новые квартиры, в деревню Ель-шанку. Туда начали поступать контингенты рядового состава для комплекто-вания формируемой части.
Ельшанка это одна из саратовских деревень вблизи станции Никольское. Избы здесь деревянные и преимущественно с тесовыми кровлями. Соломен-ные кровли – редко, железные – некоторые. Сараи – совсем с плоскими кры-шами, как сакли на Кавказе. На этих крышах, засыпанных землей и навозом, желтели сквозь снег стебли веников и каких-то прошлогодних трав. Древона-саждений в Ельшанке почти нет. Лишь на восточной окраине деревни замер-зал в снегах маленький садик без ограды, да под окном одной из хат дремал опушенный косматым снегом тополь с обломанными ветвями. Жители объ-ясняют, что деревья в этих местах "чахнут и от соли, которой пропитана зем-ля, и от подземного газа". Наблюдательный народ. Жаль, что они не геологи. Хорошие были бы из них изыскатели земных недровых богатств.
Нас, группу из семи человек, поместили на квартиру к некоему Никонову, ранее раскулаченному, а потом допущенному в колхоз. Это сухощавый блед-нолицый человек с проседью в русых волосах. Он произвел на нас недоброе впечатление своими бесчисленными жалобами и какой-то злой обрисовкой жизни. "И самовар неисправен, – говорил он, – и вода слишком далеко нахо-дится, и зима холодна, и военных слишком много развелось, житья не дают: квартируют и квартируют, очередь за очередью. Разве немец перебьет такую уйму?"
Последние слова он сказал таким бесстрастным тоном, что нельзя было понять, жалеет ли он, что немец не побьет "такую уйму" или радуется, что немец никогда не сможет нас победить?
На квартире Никонова мы увидели допотопный рукомойник, нисходящий, вероятно, чуть ли не к первому экземпляру изобретения человеком подобного бытового предмета. Он представлял собой чугунок с утолщенными стенками и двумя противоположными сосками, похожими на сосок чайника. Рукомой-ник был подвешен на проволоке над выдолбленным из дерева ведром. Техни-ка умывания из такого рукомойника столь проста, сколь и непригодна: надо было набирать воду ртом из соска, а потом изо рта поливать на руки.
Удивительное совпадение: рядом с этим допотопным "уникумом"-умывальником гнездился злой хозяин, добывавший огонь при помощи креса-ла и селитряного шнура и несклонный радоваться могуществу Красной Ар-мии. Он слишком глубоко сидел своими корнями в умирающем прошлом, как и его архивный рукомойник.
Спать легли на голом полу, так как Никонов еще днем бесконца жаловал-ся, что "всю солому перетерли ему военные своими боками". Конечно, мы не захотели просить у него соломы. Мы его уже не любили…
Рядом со мной лежал Степан Иванович Бондаренко, старший политрук. До войны он работал преподавателем истории в одной из средних школ го-рода Тамбова. На формирование новой части он попал с фронта. И вот, раз-говаривая, мы долго не могли уснуть. Мы говорили о гуннах и об их короле Атилле, о многострадальных славянах и о варварах-немцах. Перед нашими глазами вставали картины разрушений и смерти. Груды трупов. Стон ране-ных, задыхавшихся в огне и дыму. Перевернутые паровозы и толпы женщин и детей, бегущих на Восток. Стаи немецких самолетов, охотящихся за укра-инскими и белорусскими ребятишками… Это было неизбывное горе и оно ожесточило наши сердца. Мы считали теперь самым гуманным поступком – массовое уничтожение немецких оккупантов. Пусть не удивляются потом наши потомки, что главнейшим лозунгом в годы Отечественной войны мы избрали лозунг: "Смерть немецким оккупантам" и создали целую снайпер-скую науку по уничтожению фрицев. Была жестокая пора, и меры эти были нам нужны…
……………………………………………………………………………
Утром, взяв ведра, мы пошли со Степаном Ивановичем поводу. Колодец был в овраге, в километре за деревней. Над ним высился журавль, но пользо-ваться им было совершенно невозможно из-за отсутствия цепи и крючка. Чтобы не упасть в обледенелый колодец (сруб был занесен снегом и обмерз до самых краев), я, черпая воду, попросил Степана Ивановича покрепче дер-жать меня за хвост шинели. Операция эта удалась. Зачерпнув воды, мы уже хотели уходить, но наше внимание привлекло странное и довольно-таки ин-тересное явление: на льду, окружавшем колодец, желтело несколько бугороч-ков, похожих по форме на крохотные вулканчики. Вершины этих "вулканчи-ков" были надтреснуты и над ними курилась мелкая снежная пыльца, будто сквозь трещины из-под земли дул ветер.
Мы зажгли спичку и поднесли ее к ледяному "вулканчику". Мы предпола-гали, что пламя спички будет погашено подземным ветром. Но, к нашему удивлению, произошло совсем другое. Пламя со спички перескочило на лед и, охватив вершину ледяного "вулканчика", затрепыхалось над ним прозрач-ной зеленоватой косицей.
– Болотный газ! – воскликнул Бондаренко. – Это он горит…
– Пожалуй, нет, – возразил я. – Пламя болотного газа имеет иную окраску. Во всяком случае, это интересное явление. Давай напишем об этом заметку в Саратовский "КОММУНИСТ".
– Напишем, – согласился Бондаренко. – Только станут ли сейчас, когда идет война, заниматься подобными заметками?
Заметку мы написали и отправили в Саратов 8 января 1942 года, а через неделю Степан Иванович лично выехал в Саратов и зашел в редакцию газеты "КОММУНИСТ". Одни сотрудники говорили, что заметка получена, Другие отрицательно качали головами. Третьи что-то вспоминали, но определенного ничего не могли сказать. Так и не добился Степан Иванович в редакции ни-какого толка.
– Попала заметка под сукно, – сказал он, возвратившись из Саратова. – Сам черт не найдет ее…
Конечно, на черта мы ни капли не надеялись и не предполагали, что он будет искать нашу заметку. Ну а самим совершенно было некогда заняться ее розысками: к нам начали прибывать рядовые на укомплектование части и обучение их стало нашей главной и основной заботой, поглощающей все время.
Ко мне во взвод попали земляки из моей деревни – Иваников Филипп, Козлов Дмитрий. За полуторамесячное путешествие от Ястребовки до Сара-това они обросли, как лешие, разбили обувь, обморозили носы и щеки. Встрече со мной они очень обрадовались, так как до этого считали меня уже погибшим в боях в первые месяцы войны. Но о судьбе моей матери они ниче-го не смогли сообщить: сами были мобилизованы в армию буквально под но-сом у наступающих немцев и отправлены на Восток.
На второй день по сформировании взвода намечено было одеть солдат во все положенное обмундирование. Еще затемно сходил я к начальнику ОВС, договорился о часе, когда можно привести взвод для экипировки, потом по-шел к своим солдатам.
В землянке взвода совсем еще не пахло воинским порядком и солдатами. Посредине землянки стояла печка, сделанная из железной керосиновой бочки. От печки, изламываясь коленами, через всю землянку шли горячие трубы. Они источали теплоту вместе с одурманивающим запахом пригорелой пыли. Почти такую же землянку пришлось мне видеть и задолго до войны, в период своих скитаний по Дальнему Востоку. На нижнем Амуре, где сейчас стоит судостроительный город Комсомольск, вот где видел я подобную землянку. Только так жили тогда не солдаты, а первые рабочие-комсомольцы, прибыв-шие расчищать площадку для будущего города и завода. "Ничего, – подумал я, войдя в солдатскую землянку, – Ничего. Станет и мой взвод не похожим на рабочую бригаду, а похожим на воинскую боевую единицу. Дайте только не-большой срок…"
Дневальный, вооруженный берданкой, попытался было отрапортовать, что "происшествий никаких не случилось", но, забыв мое вчерашнее поуче-ние, перепутал слова и смущенно замолчал. С досады он чуть не заплакал.
– Не робей, Комаров! – ободрил я его. – Не робей. Скоро научишься ра-портовать, стрелять, и станешь золотым бесценным солдатом…
– Да уж постараюсь, товарищ лейтенант! – сказал он и шумно вздохнул. – Помнил, ведь, всю ночь помнил, а увидел вас и забыл. Испужался…
Дневальному, чтобы поднять его дух, я пожал руку, а всем остальным ска-зал:
– Здравствуйте, товарищи!
На приветствие они ответили недружно, как на крестьянской сходке. По-лучилось беглое: "здрасть, здрасть, здрасть!", вместо военного приветствия, похожего на залп. Но я на солдат и на младших командиров пока не обижал-ся: за одни сутки многому не научишься. Все-таки своему помощнику, сара-товчанину Ашихину, я на ушко шепнул, чтобы в следующий раз взвод отве-чал на приветствие только по уставу.
Узнав, что я скоро поведу взвод обмундировывать, солдаты сразу стали очень шустрыми и начали торопиться со своими делами: кухонь в батальоне пока не было и солдаты жили за счет своего сухого пайка.
Пройдя к одинокой скамье, чтобы не мешать солдатам готовить завтрак, я наблюдал оттуда за всем бытом землянки и потихоньку записывал наиболее интересное в свой дневник.
Красноносый солдат с редкими рыжими усиками над толстыми губами, поставив алюминиевый котелок на жестяное горячее колено трубы, размеши-вал дымившуюся воду заостренной березовой палкой. При этом он искоса и даже воровато посматривал на дверь, будто чего боялся.
Вот со двора вошел пухленький человечек в полушубке коротоякского по-кроя с низко свисавшей талией куртки и многострельчатами фалдами.
Пухленький посмотрел туда и сюда, потом подбежал к чаевару.
– Ты, дружек, у кого котелок взял? – закричал он.
– У товарища, – продолжая греметь березовой палкой, неуверенно ответил красноносый солдат и недружелюбно посмотрел на пухленького. – А ты чего лезешь? Мне захотелось чайку после солоного завтрака… Захотелось, гово-рю, чайку, вот и попросил я котелок у товарища…
– Покажи! – настойчиво потребовал пухленький, отстраняя чаевара от ко-телка. – Эх, ты! Да это, в самый раз, мой у тебя котелок. Немедля, вытряхивай воду!
Разоблаченный чаевар стремительно схватил котелок с трубы. Давясь и обжигая губы он хотел было выпить воду, но это оказалось превыше его сил и возможностей. Тогда он плеснул воду под нары и, не глядя на пухленького, пырнул ему его посуду.
– Возьми, жадоба! – проворчал он. – Не слинял же он!
– Не в том дело, – резонно заметил хозяин котелка. – С чужого коня, если сел без спросу, и на грязи долой…
Вслед за первой, у печки собралась вторая группа солдат. Это были также не обтертые и сырые люди. У них скоро закипела и задымилась вода в высо-ком жестяном котелке, похожем на узкое ведро.
Засыпай, что ли! – скомандовал один. – Не видишь, белым ключом вода уже поднялась.
Вижу, не кричи! – отозвался товарищ, развязывая домашнюю холщовую сумку.
Потом он, присев на корточки, начал пригоршнями выгребать из нее мел-кие засушенные воронежские галушки и засыпать в котелок. Конфетоподоб-ные желтоватые галушки падали в воду с каким-то лакающим упругим зву-ком. Крутыми брызгами летел из котелка кипяток на раскаленную трубу, ши-пел там и уносился в воздух кудрявым матовым паром.
Иные солдаты, ожидая своей очереди пробиться с котелком к печке, писа-ли открытки домой. Иные мели землянку хворостяными вениками. Иные пе-реодевались, жевали сухой хлеб и тихонечко ругались промеж себя из-за ка-ких-нибудь пустяков. Ашихин, пристроившись на нарах, читал книгу Павлен-ко "Шамиль".
Таково было начало жизни в армии для людей, привыкших к мирному бы-ту и семье, к плотному завтраку, приготовленному женой или матерью.
В этот же день, обмундировав людей, мы приступили в полном объеме к боевой подготовке. Готовясь к наступательным действиям, мы уделяли много внимания выходам и маршам. Было решено также почаще менять места сво-его расквартирования, чтобы приучить народ к быстрому освоению любой новой обстановки. На походах закалялись моральные и физические качества воинов, что было очень важно для армии, решившей разгромить опасную для всего мира Германию.
22 января 1942 года мы вышли на марш. Мороз буквально трещал и про-никал во-всюду. Сапоги и шинели казались нам бестелесными. Они перестали греть наше тело, и мороз проходил сквозь них, казалось, как и через воздух.
Впереди нашего взвода, шедшего во главе ротной колонны, двигалась Светлана Пушкарь, ротный фельдшер. Стараясь не отстать от командира ро-ты, она быстро-быстро и не в такт своим мелким шажкам махала руками, как заводная кукла. Это смешило солдат, а солдатский смех радовал меня. Ведь он означал и показывал, что солдаты начали усваивать вкус походки и прави-ла военного шага. В старой армии, говорят, самым трудным делом для ново-бранцев было понять и научиться сочетать взмах руки и движением ноги. А без этого, как ни говори, солдат – не солдат, а обыкновенный медведь-топтыга. Наши солдаты правило движения усваивают быстрее царских солдат не только потому, что командиры Красной Армии стоят к ним ближе и явля-ются искуснее царских офицеров, но и по другим социальным причинам: до-революционному крестьянину совсем негде было научиться ритмичному движению, а рабочим царь и полиция энергично мешали в этом, разгоняя де-монстрации. Теперь же улица оказалась во власти народа, который шагает по ней на демонстрациях не иначе, как в рядах и в ногу, то есть усваивает то, что старый солдат мог усвоить только в армии.
……………………………………………………………………………
На седьмом километре нашего пути, в Николаевском городке, мы наблю-дали весьма интересное явление, которое художники назвали бы парадоксом: дым из печных труб поднимался в воздух плотными кудрявыми голубыми султанами, которые клонились от разных труб в разные стороны. Было так тихо и морозно, что на уклонение дыма от вертикали действительно могли влиять лишь весовые несоответствия дымообразующих частиц. Влияние вет-ра здесь было устранено метеорологическими условиями, и вся картина по-этому получила невероятный характер…
В жизни, как известно, только дети-художники не боятся воспроизводить в своих рисунках подобную естественную картину, которая стесняет вообра-жение взрослых. Но, часто "устами младенца глаголет истина…"
……………………………………………………………………………
Несколько дней мне не пришлось браться за свои записки. С утра до вече-ра – занятия с бойцами или командирская учеба, а ночью – тревоги и походы, условные штурмы деревень и укреплений, преодоление заснеженных оврагов и борьба с танками врага, массовые штыковые бои. Но вот выпало небольшое свободное время: взвод начал мыться в бане под наблюдением фельдшера и моего помощника, а я поспешил на квартиру, чтобы прочитать целую пачку газет, привезенных из Саратова Степаном Ивановичем Бондаренко. Это была первая получка газет в наш батальон, зато были здесь почти все номера за ян-варь.
Квартира моя была на краю деревни Золотая Гора, в полусотне километ-ров от Саратова, у добродушной старушки Дарьи Петрищевой. Хатенка неза-видная, как и все остальные. Груб и плиток, как мы их привыкли видеть и представлять в своих родных местах, здесь совсем не имелось. Плоские плит-ки были в Золотой Горе заменены в поволжско-немецком вкусе котлами. И это оказалось более выгодным, хотя и некрасивым: котел интенсивнее нагре-вал воздух в силу большей, чем у плоской плитки, площади соприкосновения с огнем. На дне котла быстрее варилась пища или закипал чай в жестяном ко-телочке, так как жар охватывал его не только со стороны дна, но и со всех бо-ков.
Я полюбил тихую хатенку Дарьи и спешил туда, как домой.
На этот раз я застал на столе целый гербарий трав и цветов. Хозяйка, на-поминавшая по внешности тетку Хлою из "Хижины дяди Тома" Бичер Стоу, заботливо сортировала эти травы и вязала их голубенькой тесемочкой в не-большие пучки.
Нежащий запах сухих трав и цветов густо наполнял хату, будто пришла в нее сама природа с ее цветущей степью, травянистыми буграми и лесными опушками, где росли цветы.
– Что это у вас такое? – удивленно спросил я у хозяйки, вдыхая запах рас-тений.
– А в нашему Широко-Карамышском районе этими травами народ от раз-ной болести лечится, – пояснила Дарья. – Вот вам, к примеру, зверобой. Эта кажушка растет на соленых песках. От простуды, если, если пить отвар этой кажушки, вернеющее средство. А это папортник, иван-купальское растение. Оно, конечно, с дьяволом связано, но от простуды помогает. Ночью за ним в лес ходим, стережем… Как только он зацветет синим огоньком, так и не зе-вай… Ежели кому удастся срезать этот цветок да в свежую ранку под ноготь врастить, станет тот человек могучим волшебником. Звездами он будет пове-левать, горами двигать, болести всякие лечить, войны прекращать и ничто ему не сможет стать поперек желания…
Дарья говорила это с таким воодушевлением, с каким мог говорить лишь человек, верящий в реальность своей сказки. И мне, слушавшему ее, понятнее стали давно прочитанные книги с мотивами физиологической фантастики. Гете, как известно, начал скитания своего доктора Фауста с превращением его из дряхлого старика в цветущего юношу при помощи растительных сна-добий. Он же дал человечеству подробный рецепт изготовления «гомункулу-са», то есть химического человечка. Правда, этот человечек, еще не выходя из колбы, уже энергично запротестовал против всего искусственного, так как искусственному требуется ограниченное пространство, а природному естест-ву тесно даже в просторах всей вселенной.
Стремление людей подчинить человеческой воле всю вселенную, желание всем управлять и всему диктовать, выражено было и в простых, почти ска-зочно-поэтических пояснениях саратовской колхозницы Дарьи о волшебной силе трав и папортников.
Именно подобные народные воззрения, вероятно, питали физиологиче-скую фантастику авторов прошлых веков. Мотив властолюбия и счастья, жа-жда знания и вечной юности и бессмертия гремел в древнем греческом эпосе, в "Скованном Прометее", и в германском сказании о Сигурде, неуязвимость к которому пришла в связи с омовением его в крови убитого им дракона Фер-нира (Впрочем, это варьированная сказка о греческом Ахиллесе, которого Фетида окунула в воду Стикса), и в русской былине об Илье-Муромце, сила к которому пришла от испитого им напитка из трех сосудов…
Драматург Марло, убитый в 1593 году в кабачке во время пьяной драки, написал перед тем трагедию "Фауст", в которой отразил народное представ-ление о безграничной силе, скрытой пока в миру людей и природы. Он пер-вый обработал в драматической форме народное сказание о чернокнижнике-Фаусте, продавшем будто бы в шестнадцатом веке свою душу дьяволу во имя магической власти над всем окружающим миром. И не об этой ли власти гре-зила теперь саратовская колхозница Дарья, сортируя сухие травы и цветы. Ведь жесткие стебли и хрупкие лепестки этих трав и цветов были напоены могуществом земли, солнца и всех миров вселенной. Ведь эманация этих ми-ров, истекая в космос, несомненно, достигла и растений земли, достигла са-мих людей и породила в них надежду на бессмертие и на власть над всем ми-ром…
Задумавшись, я стал невнимателен к рассказу хозяйки и она это заметила.
– У-у-у, – ты меня и не слушаешь, – обиженно промычала она. – Я расска-зываю, а твои глаза смотрят мимо и будто скучают…
– Нет, нет! – поспешил я оправдаться. – Продолжайте рассказ, все это очень интересно. Я просто отвлекся на минуту и подсчитываю, сколько таких цветов и трав потребуется, чтобы вылечить народ от всех болезней…
– Это пустое дело! – махнув рукой и улыбнувшись, возразила хозяйка. – Всех никогда не вылечишь. Но знать лекарство надо. Очень пользительно знать силу цветов и трав. Ромашка вот, к примеру. Это для жинок растение. А белоголовник от живота хорош. Мы его в поле собираем. Он похож на карто-фельную ботву, но только белолистный. Еще от простуды хороша пши-пши-на. Мы ее на огороде разводим. Розовыми и красными бутонами цветет, очень даже красиво. Вот и, скажу про жгучую крапиву. Большую она имеет силу против холеры. Если голого человека обложить свежей крапивой и во-дой покропить для лютости, холера убежит от человека, как крыса от запаха паленой шерсти. Не любит она этот запах…
– Неужели, Дарья Васильевна, вы серьезно верите во все, что рассказы-ваете мне? – спросил я.
Она сердито сверкнула глазами.
– На практике проверено! – резко сказала она. – Проверено, потому и нельзя не верить. Лет тридцать подряд познаю я эти травы и все другое, чу-десное. Я вот даже перед войной на Капказ ездила к одной тамошней женщи-не. Ее фамилия Ерзинькян. Она не только травами командует, но и слюною своею змею победила. Если вот как змея укусит, бежи скоре к Еринькян. По-плюет она в ранку и всем ядам конец…
Наговорившись со мною, Дарья собрала свои травы и цветы, вынесла их на полочку в сени и пошла доить корову. А я, стряхнув с себя золотую пыль ее сказов, начал листать реальные листы комплекта январских газет.
Они рассказывали о том, что войска Калининского и Северо-западного фронтов имеют новые успехи в борьбе с немцами. Прорвана укрепленная ли-ния немцев южнее Осташково и Селижарово, фронт отодвинут на Запад на добрую сотню километров. Освобождены города: Пено, Андреаполь, Холм, Торопец, Западная Двина, Селижарово, Оленино и Старая Торопа. Перереза-на немецкая важная коммуникация Ржев – Великие Луки. Войска Южного и Юго-западного фронтов жмут немцев, освободили Барвенково и Лозовую. Развеялся, как дым, весь немецкий замысел "блицкрига". Гитлер сменил ге-нерал фельдмаршала фон Браухича и назначил на его место главнокоман-дующим самого себя. Он сделал это в "связи с кампанией на Восточном фронте, превзошедшей все прежние ожидания, потребовавшей объединить оперативное руководство войной с политическим и военно-экономическими мероприятиями". Но эта официальная мотивировка, провозглашенная фюре-ром, не говорила настоящей правды.
Правда была в том, что провал войны против СССР привел к смещению Браухича с поста главнокомандующего и к стремлению Гитлера свалить с се-бя на Браухича всю вину за провал этой войны. Но и самоназначение Гитлера помогло Германии не более, чем горчичники помогают мертвому. Уже при его "гениальном" командовании немцы бежали из Калуги и Керчи, из Лозо-вой и Можайска. Отныне немцы будут воевать с нами только с закрытыми от страха глазами, внимая голосу Геббельса и Гитлера, обещающих "чудо на Востоке". Они уже не могут рассчитывать на победу в естественных условиях войны и заговорили о "чуде". Да, сморщилась Германия! "Фюрер" ее, битый на полях России, вступил в вопиющее противоречие сам с собою. Давно ли он ратовал за молниеносную войну против России? И вот, теперь он молит небо о ниспослании затяжной войны, чтобы удержаться на занятых рубежах. Но это трудно, "Фюрер" вступил в противоречие не только сам с собою, но и со всей жизнью. А такое противоречие всегда было роковым. Роковым оно будет для "Фюрера".
У Вольтера есть краткое стихотворение о Фрероне, которого укусил змей, отчего околел все-таки не Фрерон, а сам змей. Мы не Фрероны, но мы имеем право утверждать, что Гитлер, укусив нас, околеет от этого укуса сам, околеет под ударами наших ответных укусов.
……………………………………………………………………………
Радостные вести с фронта были буквально волшебно-питательным элик-сиром жизни для нас и наших солдат. За месяц мы сделали больше, чем в другое время достигалось за годы. Мы не знали устали и занимались боевой подготовкой восемнадцать часов в сутки. Наши песни оглашали улицы захо-лустных саратовских деревушек, наши шаги будили их ночную тишину, наши походы и маневры широкими следами ложились на саратовских заснеженных полях, проходили через леса. И не узнать теперь было наших солдат: статны, подтянуты, четки и молодцеваты.
Почувствовав силу, они все беседы теперь сводили к одному вопросу: "Когда же поедем на фронт помогать своим товарищам?"
– Потерпите, ребята, скоро поедем…
– Вам хорошо терпеть? – обижались они. – Вы уже повоевали немного, а мы еще совсем не были там… Хоть бы уж раз немцу по уху заехать…
……………………………………………………………………………
Наконец, пришел приказ принять от солдат и командиров-новичков воин-скую присягу. Все увидели в этом хорошее предзнаменование. "На фронт, ре-бята, поедем. Понадобились все-таки! – беседовали промеж себя солдаты. – Ох, и тряхнем немца".
Обуреваемые жаждой боя за честь отчизны, воины наши ходили радост-ные, но возбужденные, гордые. Наступило 9 февраля 1942 года. День этот был особый: наш батальон принимал присягу.
Внутреннее ощущение торжества столь сильно влияло на людей, что они переставали владеть собою, смеялись и плакали, как дети. Даже штабные ко-мандиры вели себя рассеяно. Загоруйко, темнолицый, остроносый и мелкозу-бый, построил было людей буквой "Г" перед столом, затянутым красной ма-терией. Потом начальник штаба интендант Девяткин, с вечно испуганными серыми глазами и красным лицом, перестроил людей в колонну по четыре. Наконец, комиссар батальона приказал просто подводить людей к столу по-взводно.
В торжественной тишине бойцы и командиры подступили к столу, в кон-цов которого стояли комиссар и командир части. За ними, на стене, скрестив золотые наконечники древок, полыхали два красных флага, бросая пламе-неющие розовые отблески на лица солдат. Один из флагов был пионерским знаменем. На нем метались языки пламени над костром, вышитым из шелка. Использование пионерского флага рядом с боевым знаменем части придало всему торжеству особую силу: мы клялись перед флагом третьего поколения Ленинской партии, что Родину свою, детей своих и семьи наши в обиду не дадим никому.
Этого дня не смогут забыть мои солдаты и товарищи по оружию. На столе возвышались белые стопочки свежих листовок с текстом присяги. От них пахло еще свежей типографской краской и теплом рабочих рук, отпечатав-ших присягу. Поочередно подходили к столу наши воины. Взяв листок, они громко читали текст присяги: "Я, гражданин Советского Союза…"
Читали громко, но голос почти каждого дрожал такой неописуемой взвол-нованностью, что у нас захватывало дух и замирало сердце. Один из моих то-варищей, начпрод Гончаров, подписав текст присяги и приняв поздравления от командира и комиссара части, не удержался и воскликнул:
– Ну, товарищи мои, теперь я настоящий воин!
Дошла очередь и до моего взвода. Один по одному начали подступать к столу солдаты. Сколько волнения, сколько тревоги пережил я, готовя своих подчиненных к этому величайшему акту жизни. "Как-то они покажут себя здесь? – думал я. – Достойны ли они принять присягу и вместе со мною в скором времени пойти в новый бой с врагом?"
В эти великие минуты решался вопрос не только чистоты души и готовно-сти моих подчиненных дать нерушимую клятву верности Родине, но и чис-тоты моей собственной души, ибо ее в той или иной степени отражали на се-бе мои воспитанники. С ними я проводил дни и ночи, учил их и зажигал в их сердцах огонь патриотизма и жгучей ненависти к врагу, обучал искусству боя. Теперь все это должно было как-то проявиться и обрадовать меня или глубоко огорчить.
Нет, они не огорчили меня. Золотые солдаты, неоценимые люди моего взвода! Гордой, четкой военной походкой подходили они к столу. Могучим голосом читали они текст присяги, и в глазах у них горел неугасимый огонь верности Родине, огонь готовности не пощадить ни крови своей, ни жизни в борьбе за свободу и независимость нашего народа. Я хотел таким видеть свой взвод, я таким увидел его. На мгновение в моей памяти мелькнула лесная землянка, печь с коленчатой трубой и с котелками на колене, каротоякский полушубок и спор из-за котелка между двумя солдатами. Мне вспомнился булькающий звук падающих в котелок воронежских галушек и разноголосое "здрасть, здрасть, здрасть!", которым приветствовали меня солдаты на второй день по сформировании взвода. Все это вспомнилось теперь, и мне еще при-ятнее стало сознавать несравнимость этого прошлого с сегодняшним днем. Труды мои не прошли даром. Душа моя и сердце мое пели. Весь я был напоен восторгом и радости за себя и за подчиненных мне людей, с которыми мне предстояло встретиться лицом к лицу с врагом.
Будто в полусне ощутил я как комиссар руку пожал мою и поздравил с принятием присяги моим взводом, с моими успехами в боевой подготовке.
"Служу Советскому Союзу!" – хотел крикнуть я, но мне захватило дух и я только молча посмотрел на комиссара растроганными глазами, из которых покатились жаркие слезы моей необычной радости.
Комиссар понял это и еще раз крепко и тепло пожал мою руку.


       3 января – 9 февраля 1942 года.
       Никольское – Золотая Гора, Саратовской области.