5 сентября. Врангелевка
Давно не брался за перо. Время необычайно бежит. Успел побывать в отпуску, пожить в Самайкине и вернуться.
Мы уехали вместе с женой через Киев в деревню. Был жаркий день, когда мы приехали на станцию Коптевка, и, как всегда, нас ждала тройка. Когда подъезжали к дому, выбежали встречать Алик и Юрка — они совсем большие стали. Рысили рядом с экипажем, радостно на меня смотрели и сообщали новости:
— Дядя, у нас жара какая! Больше сорока градусов! Знаешь? — говорил Юрка.
— Дядя, у чумазой двенадцать поросят — все живые! — сообщал Алик. Действительно, стояла исключительная жара. Я купался, гулял и наслаждался тишиной деревни. Среди мужиков недовольство — словно нарочно кто-то делает: как мобилизация дополнительных возрастов, так непременно в разгар уборки! Вообще полная неналаженность и неразбериха. Масса разговоров, конечно, о Распутине,
06 измене, о предательстве. Ольга Александровна со своей светской усмешечкой говорит, что министерская чехарда — исключительно результат распутинского влияния и что это до добра не доведет.
Александр Дмитриевич освобожден совсем и живет на Холмах. Рука у него искалечена сильно, но не так, как у Ушакова, но все же действует он ей с трудом.
Время промелькнуло быстро, и я не заметил, как надо было уже собираться в обратный путь. Моя Тата — совсем большая девица. Ходил несколько раз на охоту с Агапом, который очень удивляется, как это Леда ищет, зато учитель в восторге был и своего Мисс не брал.
Ехал назад через Москву посмотреть могилку мамы и взять ее вещи и фотографии. Побывал на Ваганьковском кладбище и посидел на ее могилке. Перед глазами прошло детство, Мутнянка, Ставрополь — как все быстро промелькнуло, теперь ее уже больше нету! Прожила она свою жизнь, милая, добрая, взбалмошная, глубоко несчастная.
В Киеве от поезда и до поезда гулял по Крещатику, а потом обедал в Купеческом клубе. Какой чудесный город все-таки, какая красота, особенно в такие дни — ясные и теплые. Вид на тихий Днепр божественный. На улицах необыкновенно много интересных и элегантных женщин, оказывается все польки — беженки из Варшавы.
В школе застал большие перемены. Глязгер ушел, а на его место назначен начальник второй школы Бронислав Станиславович Полонский. Уже пожилой человек, георгиевский кавалер, всю жизнь прослуживший в армейской пехоте — в Финляндском стрелковом полку. Впечатление он производит очень хорошее, и говорят, что он кристально честный человек.
С Глязгером вышла целая история. Во-первых, ему не устроили никаких проводов, а затем на вокзал поехали проводить только небольшая часть его приверженцев да штаб-офицеры, остальные демонстративно не провожали. По-моему, это свинство, и я так и сказал Евстратову, когда он мне все это рассказал. Нет ничего хорошего в том, чтобы лягать человека. Немалую роль, конечно, тут сыграли сплетни и наши милые дамы.
В общем, большинство вели себя низко — интриговали, сплетничали, осуждали, в глаза или молчали, или подлизывались, обеды исправно ели, подарки принимали, а когда человека начали лягать...
Заведующий хозяйством — новый штабс-кап. Ососов, из запаса, бывший стрелок императорской фамилии, ему уже за пятьдесят, но он бодрый, красивый человек, у него две взрослые дочери. Булю-баша тоже отчислили от школы, и заведующий собранием теперь прапорщик Иванов. В общем, масса перемен. Балкашин уходит в строй. Он получил подполковника, Золотое оружие и теперь хочет в полк.
Свободное копирование
