22 августа. Вагон
Ночь спали в вагоне. Поезд наш стоит прямо на станции. Сейчас еще привезли раненых, и в нашем вагоне уже человек двадцать офицеров. Один офицер Преображенского полка только что сел. Он производит впечатление совершенно здорового, но говорит, что у него сильное нервное потрясение. В их полку, по его словам, потери очень большие. Сели три австрийских офицера, все легко ранены, они все время восхищаются русской артиллерией.
— Артиллери зэр гут русише, зэр гут, — повторяют они.
На весь поезд две сестры милосердия. Солдаты помещаются в теплушках прямо на соломенной подстилке. Многие тяжело ранены и сами не могут вставать. Когда тронемся, никто не знает. Рядом с вокзалом большой пакгауз из железных листов, весь наполнен австрийскими ранеными. Они лежат ровными рядами и почти все в полубессознательном состоянии. У многих синие, вспухшие лица, из носу течет сукровица, веки опухли и заплыли, и над всеми вьются, жужжат, носятся миллионы мух. У некоторых целый рой сидит на лице, и лицо только судорожно вздрагивает, тогда мухи слегка взлетают и снова садятся. Вот где ужас-то настоящий!
Сестры говорят, что все это происходит потому, что еще нет настоящих санитарных поездов, ничего еще не готово и что и для своих-то нет никаких удобств, а уж куда тут думать об неприятеле. Все это верно, конечно, но все же кто-то виноват в том, что ничего нет, ничего не готово?
Говорят, что скоро тронемся. Один поручик, раненный в руку, волнуется и скандалит, ругая коменданта.
Пленных раненых австрийских офицеров от нас убрали, мне их было жалко, они, видимо, очень радовались, что попали к нам в вагон второго класса. Послал Кате телеграмму.
Свободное копирование
