16 августа
Подошли к Люблину и остановились в десяти верстах на разъезде, где начали выгружаться. Уже вечерело. Вдали вспыхивали зарева орудийных выстрелов и белели облака разрывов. У забора полустанка палят туши огромных свиней — оказывается, тут расположилось полевое интендантство.
Узнали, что гренадеры московские действительно разбиты, знамена еле спасли и оказались в самом Люблине, как и остатки полков.
Мы вышли из вагона и на пригорке за станционными строениями наблюдали отдаленные вспышки, которые полыхали как зарницы. Вот и война.
В полной темноте начали выгрузку и затем под охраной роты пошли на позиции. Необыкновенно странно было идти по незнакомой местности. Темень непроглядная. Шли всю ночь. Под конец все ужасно устали. Около четырех часов утра остановились на какой-то поляне и тут же, прямо на траве у пушек, легли спать. Было сыро, и под утро выпала сильная роса. Я проснулся совершенно сырой, но уже светило солнце, и потому стало теплее. В семь утра все проснулись, и я первым делом стал записывать события. Юзефович куда-то уезжал, а сейчас вернулся и сказал мне, что начальник дивизии прикомандировал его к штабу.
8 часов вечера. Позиция у Ковальских высот
Полтора часа тому назад стали на позиции. Пишу при свете фонарика. Утром сегодня вытянулись в походную колонну и тронулись дальше. Кругом поля, фольварки, фруктовые сады с массой зрелых яблок, вишен и груш — все время приходилось следить за солдатами, которые имели тенденцию обрывать фрукты, особенно пехотные солдаты, которые шли по бокам батареи длинной цепочкой. Край прежде всего поразил своей культурой. В полдень сделали привал, где-то вправо, уже не очень далеко, нет-нет [да и] появлялись белые облачка разрывов. Пехотинцы, расположившиеся в лесу, моментально оставили массу следов своего пребывания. Приезжал разъезд лейб-гвардии Уланского Его Вел. полка. Потом тронулись дальше и в два часа снова остановились в резервной колонне всем дивизионом в какой-то деревне, впереди нас стал Новочеркасский полк.
У новочеркассцев моментально задымили костры и все окуталось облаками пуха — начали щипать гусей. Удивительное дело эта пехота — у них всегда все находится и могут есть в любом случае жизни. Мне страшно хотелось есть, наши кухни еще не подошли. В центре нашего расположения стоял автомобиль Зайончковского, который разговаривал с Добровым. Впереди нас все чаще трещали винтовки и урывками тявкал пулемет. Я зашел в какую-то избу, где с наслаждением вымылся холодной водой и выпил молока — женщина-хозяйка вся в слезах и хочет уходить, трое ребят сидят на лавке и жмутся друг к другу. Только что я вышел из избы, как кто-то закричал:
— Неприятельская кавалерия!
Началась суматоха, крики «смирно!». В пехоте чуть не паника.
— Смирно! Смирно! Сволочи! — неслось оттуда. Какой-то высокий штабс-капитан подскочил к солдату и начал его бить по лицу. Мне стало неприятно: ведь мы на войне пред лицом смерти!.. На пригорке показались три всадника с пиками, оказавшиеся нашими же уланами.
Пулеметы строчили все чаще. Мимо нас стали проносить раненых. Увидел носилки, за которыми вели поседланную вьюком маленькую пехотную лошадь. Подошел. С окровавленной повязкой на голове, покрытой шинелью, лежал офицер с закрытыми глазами. Я спросил кто, санитары сказали, что капитан Кириллов, раненый в голову навылет, и что скоро «кончатся». Капитан тяжко и хрипло дышал. Ужасная вещь эта война!
Подошли, наконец, кухни, и я, набрав полный котелок гороху, стал с аппетитом есть. Многие тоже начали подниматься, так как успели заснуть у передков, и брать себе горох.
В шестом часу, когда уже начало темнеть, прискакал разъезд с известием, что наш правый фланг обходят. Зайончковский отдал распоряжение выезжать на позиции и, сказав «с Богом!», укатил, а мы тронулись. Раздалась команда «по коням!», потом «садись!». Батареи вытянулись, пропуская впереди себя батальоны новочеркассцев. Справа стоял батюшка, подняв крест и благословляя нас. Что стало делаться в деревне, передать невозможно — начался общий плач и вой. Все жители вдруг выскочили и стали плакать, причитать и куда-то собираться со своими пожитками. Солнце уже село, когда мы выехали рысью на позицию. Давыдов, уехавший с разведчиками вперед, стоял вправо, тут же на бугорке, под склоном, остановил батарею. На прицеле 80 и 90 мы открыли огонь. Давыдов забрался на высоченный стог с телефонистом и оттуда отдавал команды. Жутко визжа, понеслись наши снаряды. Огромное, слепящее пламя полыхало из пушек при каждом выстреле.
Всю ночь не спали, пушки были заряжены на картечь — ожидали атаки. Вдали, там, куда мы стреляли, из ночной тиши неслись какие-то крики, лай псов, крик гусей и перепуганной птицы, в нескольких местах алело зарево пожаров.
Свободное копирование
