Вскоре грянул гром и над терапевтом Штейнфельдом.
Надзиратель Вагин запоздал снять утром замок с дверей барака, в котором спал дежурный врач. Штейнфельд пришел в пищеблок после того, как там уже все были на местах. Вагин, ругаясь, прогнал доктора. Потом заглянул к нему в корпус и, облизывая губы (подкрепился на кухне!), виновато спросил:
— Обиделся?.. На волю выйдешь, приду к тебе лечиться, так в очередь, должно, поставишь?
— Я вас и в очереди не приму! — отрезал Штейнфельд.
Вагина передернуло. Он ушел на вахту и сразу же настрочил рапорт, будто Штейнфельд проспал и сорвал завтрак.
Перед разъяренным майором стоял ни в чем не повинный доктор.
— Врете! — кричал Этлин, выкатывая мутно-серые глаза и не желая слушать объяснений.
— Я, гражданин начальник, никогда не лгу, — спокойно заметил Штейнфельд. — Не выношу, когда и другие лгут, кто бы они ни были… Позавтракать успели все. Работяги вовремя вышли на развод. А Вагин просто непорядочный тип.
— «Тип», «тип»!.. Все у вас типы!.. Да!.. Мне доложили, что вы читаете «Капитал» Маркса?
— Читаю.
— Откуда у вас эта книга? Кто разрешил?
— Бандероль получил от дочери… А разрешил оперуполномоченный.
— Гм!.. Критику на марксизм наводите? Бросьте эти штучки!
Штейнфельд улыбнулся.
— Интересуюсь процессом обращения капитала, гражданин майор.
— Знаем вас!.. Маскируетесь!
— Я никогда не скрывал своего лица коммуниста.
— Он — коммунист, а? Как только язык поворачивается!.. Я научу вас порядку!.. В карцер!..
Доктора посадили на пять суток строгого режима: холод, без теплой одежды, полмиски баланды в день.
Под вечер пришел в бухгалтерию лейтенант Клиник, начальник снабжения. Всегда вежливый, он на этот раз даже не ответил на приветствие. Сел на табурет возле Дидыка, опустил голову, молчал. Так молчат люди, когда на них сваливается большая беда.
Дидык и я переглянулись.
— Нэ пытав вас, гражданин лейтенант, знаемо, що стряслося, — сказал Харитон Иванович.
Клиник не поднял головы.
— Товарищ Сталин…
Я выскочил во двор. Очевидность случившегося была теперь бесспорной. Сталин умер! И это, уже неотвратимое, с новой силой ударило в сердце. Я ходил по зоне, не понимая толком, куда, зачем иду. Слезы душили меня. Инстинктивно поворачивал, когда близко обозначалась запретка — протянутая от забора в глубь территории колючая проволока. Сталин!.. Слишком многое связано в нашем сознании с именем этого человека. И слишком многого, видно, мы еще не знаем… Мне тогда казалось, что умерла всякая надежда на освобождение…
Свободное копирование
