* * *
И в моей, освободившейся от забот сообразиловке, снова и снова, как на дефектной грампластинке, повторяется мысль о том, что ВКП(б) нужна фашистам. Раз не бомбили немцы периметры лагерей, значит, заодно они с гебухой, -- боятся зеков! Если зеки вырвутся на свободу - то власти не только советской, но и фашистской будет алес капут!! Крепко повязала история два солдафонских сапога: красный и коричневый! Гестапо и НКВД... Не спроста узнал об этом я на могиле Гордеича. Когда-то мне сон снился, будто бы подошел ко мне, спящему, Гордеич и сказал: "Ты не майся дурью! Время придёт - узнаешь..." Значит, пришло время узнать, понять и действовать. Будто бы Гордеич мне встречу с Петром устроил, выполнив обещание. И меня Гордеич благословил, чтобы фашистам за сыновей его я отомстил! По совету Гордеича, стал я время от времени мысленно разговаривать с папой. Без лажи, как с собой. Эх, если б сбылись мои мечты: понатуре с папой поговорить... хотя бы, после войны. Обнимемся мы, двое бывалых мужчин, прошедших огни и воды, и спросит папка: "Как жил-поживал, сынок?" А я ему ладони покажу с мартеновскими мозолями, а на пиджаке моём, небрежно распахнутом, промелькнёт, невзначай, боевая медаль "За отвагу"...
Погруженный в мечты, стою я на трамвайной остановке, не замечая, что тупое стеклянное рыло трамвая давно с интересом кнацает на моё поведение. И, как раз, -- нужный номер! Ну, раззява... размечтался о медали, не отходя от военкомата!... Рванулась толпа к трамваю со страшной силой и пыхти-ит. Силёнок-то у мужиков - только пыхтеть, а остальное война схарчила. А мне, хотя шестнадцать, но мартеновская гимнастика впрок пошла! Надавил плечём - расступились. Зацепился за какой-то выступ - повис. Попытались оттолкнуть - фиг! Отскочь - мартеновец едет!
"Граф Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой сел в свой экипаж"
Пое-ехали-и!! Мчится шустрый трамвайный вагончик, озорно подпрыгивая, мотаясь из стороны в сторону, на давно не ремонтированной колее военного времени. Взбадривает веселыми звонками себя и висящих гроздями на нём пассажиров. Свистит лихой ветерок, выдувая из башки мелахлюндию. И приходят неспешной чередою, в такт качаниям вагона, жизнерадостные мысли: "... ни хрена сос всех народов, чесеирской я породы, смерти я твоей дождусь, на могилку помочусь!" -- и так складно пропелось это под натужный вой перегруженного мотора, железный лязг и скрежет старого трамвайного вагончика, что стало мне радостно и беззаботно,
"и граф засмеялся таким страшным смехом, каким может смеяться только тот, кто много выстрадал".
Конец репортажа 24.
Свободное копирование
