С организацией отъезда, несмотря на очень сочувственное отношение властей, работы было масса. Мне удалось выхлопотать 25 комплектов обмундирования для вновь поступающих. Генерал Александрович согласился выдать его из складов Куриня, отобранных штабом дивизии. Хотя и в Киеве, и на местах говорилось, что обмундирование записывающиеся в армию получат на месте, но меня служба на Украине сделала недоверчивым. Хотел привезти людей одетыми и, как показали последующие события, не ошибся.
Еще труднее было с деньгами. Бюро оплачивало проезд и выдавало суточные, но, не получая содержания почти в течение двух месяцев, чины Куриня поиздержались и наделали долгов. Некоторым было бы очень трудно выехать из города. Надо было сделать попытку распутать недоразумение с ассигновкой на "Охорон-ную сотню". Капитан, командовавший Куринем, поручил мне съездить в Полтаву в штаб корпуса и интендантство. Последний раз пришлось надеть украинскую форму. Мы ходили уже в русской. К моему удивлению, провести ассигновку удалось в несколько часов. Я решил играть в открытую -- доложил командиру украинского корпуса для чего фактически нам нужны деньги. Старый генерал немедленно положил соответствующую резолюцию. Не менее сочувственно отнесся и корпусный интендант. Когда я пришел в его управление через час, переассигновка уже была произведена. Формально следовало снестись с Киевом, но интендант решил на свою ответственность этого не делать. По закону бумаги должны были быть отправлены в Лубенское казначейство по почте. Чтобы избежать всякой проволочки, писаря с разносной книгой послали вместе со мной в почтамт. Начальник почтовой конторы, с которым я тоже поговорил начистоту, обещал, что пакет не будет задержан ни на один лишний час. Вечером я вернулся в Лубны, успел еще съездить на квартиру к начальнику почты и управляющему казначейством, так как присутствие кончилось, и заручился их обещанием выполнить все формальности без замедления.
Через двое суток повитовый староста Грачев и другие лица, добивавшиеся расформирования Куриня, узнали, что командующий "Охоронной сотней" получил из казначейства более 60000. Во избежание всяких случайностей, всем чинам Куриня немедленно выдали недоплаченное жалование и заплатили по счетам поставщикам. С точки зрения закона никто не мог наложить руку на эти деньги, но мы очень опасались беззакония.
История с проведением переассигновки в течение нескольких часов вспоминается мне всякий раз, когда о военных, служивших на Украине, начинают говорить, как об изменниках или полуизменниках. Стоило сказать, что деньги необходимы, чтобы люди смогли уехать на Дон, и украинская военно-чиновничья машина заработала с предельной скоростью. Вместе с тем этот маленький эпизод может служить примером того, насколько все-таки жизнь на Украине в 1918 г. была упорядочена. Год спустя о подобной скорости нельзя было и мечтать, хотя бы потому, что поезда ходили, почти не придерживаясь расписания. Я отлично понимаю огромную разницу в условиях 1918 и 1919 гг., но тем не менее факт остается фактом. Аппарат управления в Украинской Державе был очень неплохо налажен. Как и многие другие, я был убежден в том, что его надо во что бы то ни стало защищать и сохранить.
Очень мне хотелось съездить проститься домой, но отлучиться я не мог. Постоянно возникали вопросы, требовавшие немедленного разрешения. Послал в Каменец-Подольск брата. С отцом так и не суждено было больше повидаться...
Все лето физически я чувствовал себя отлично, по сравнению с гимназическими и студенческими годами, вообще очень окреп и поздоровел за три гида, проведенных на военной службе. В конце июля меня, как и многих (в Курине одно время было 50% больных), свалила испанка. После нее несколько дней чувствовал себя очень слабым, потом как будто все прошло. В конце августа по вечерам начала подниматься температура. Целый день я чувствовал себя сносно, много работал, ездил, ходил. К заходу солнца раскисал -- голова горела, появлялась слабость, я с трудом заставлял себя не ложиться. Пришлось обратиться к врачу. Он ничего не нашел в легких, но все-таки заподозрил туберкулез. Кривая температуры очень его напоминала. Посоветовал сделать исследование. Я отнекивался. Не хотел признавать себя серьезно больным. Доктор предупредил, что во всяком случае в таком состоянии ехать на фронт нельзя -- все равно свалюсь. Я решил тогда попросить генерала Литовцева о назначении в штаб армии. Потом видно будет.
Свободное копирование
