Вернулся в Лубны. Разведка закончена. Надо действовать.
"Хожу в казарме с таинственным видом. Добровольцы сразу замечают.
-- Зачем вы ездили в Киев, господин поручик?
Ничего не отвечаю. Вдруг жутко становится сделать последний шаг. Знаю, что через час-два многим из них предложу ехать на Дон. Предложу и, значит, позову умирать только начинающих жить... Знаю, что если не уедут со мной, то многие уедут и без меня. А все-таки жутко и жалко моих мальчиков. Я знаю, что такое война.
Ну, нечего делать... Начну.
-- Мосолов, пойдемте ко мне в комнату -- мне нужно с вами поговорить. Притворяю за собой дверь.
-- Володя, вы обязаны пока никому не рассказывать то, что я скажу. Обещаете?
-- Так точно...
-- Я решил ехать на Дон.
-- И я с вами, господин поручик... Наконец-то... -- Кадет сразу вспыхивает, серые глаза еще ярче блестят. И вдруг весь тухнет, съеживается. -- Только вот мама...
-- Ну, подумайте, Володя. Я никого не неволю, но на вас я надеюсь.
Соглашаются один за другим. Князь Волконский, закадычный приятель Мосолова, худенький варшавский гимназист Д., который струсил за меня в ночь гетманского переворота, сумрачный юнкер Павлович -- все хотят ехать.
И наш вахмистр -- старый солдат и лихой конногвардеец Мандрыка. Брату пока ничего не говорю. Тяжело это...
Несмотря на просьбу держать пока наше дело в секрете, добровольцы не выдержали. Слишком хотелось сказать открыто -- мы едем на Дон. Скоро все в Курине узнали о начавшейся записи. Вечером брат сказал мне с укоризной:
-- Что же ты всем рассказал, а мне нет? Ведь я же пойду с тобой..."
Я мог вести только предварительную запись. Никаких средств в мое распоряжение отпущено не было.
Свободное копирование
