Самые редкостные события нередко происходят сериями. Этот закон подтвердился на следующий же день. Мне поручили вернуться в Лубны отдельно от остальной колонны. Адъютант Куриня подчеркнул:
-- Никаких повстанцев там нет. Просто надо, чтобы население видело, что у нас есть пушки.
В указанных мне селах восточной части уезда Куринь еще никогда не был. На всякий случай, в прикрытие к орудиям придали взвод нашей пехоты с одним пулеметом. На прощание ротмистр Белецкий еще раз напомнил:
-- Только, пожалуйста, не воюйте. Все спокойно,.. Майор на вас полагается. Державная варта предупреждена.
Раз все спокойно, я решил не высылать и походного охранения. Неровен час, опять за кого-нибудь примут. Перед большим привалом отправил квартирьеров в первое попавшееся село. Отпуская их, предупредил, как было приказано:
-- Никаких повстанцев здесь нет. Найдите старосту, предупредите, что понадобится сено. Потом поезжайте к батюшке, спросите, нельзя ли у него остановиться офицерам.
Мы были в версте от села, когда мне показалось, что я схожу с ума. Мимо ушей визжали пули. Нет, все их слышат... Моя маленькая колонна без команды остановилась. Квартирьеры несутся, пригнувшись к шеям лошадей. Пули чаще. Это какой-то бред, но ничего не поделаешь... Надо вывертываться. Уходить поздно. Меньше, чем в версте от нас разворачивается конница. Подаю команды. На позиции все, что у меня есть -- два орудия, с десяток стрелков и один пулемет Максима. Пожилой пехотный капитан со строгим лицом сам ложится за пулемет. Если мы не отобьемся -- конец. Кругом ровное поле. Перед тем, как скомандовать "огонь!", еще раз поднимаю бинокль. Никакого сомнения... Пиджаки, свитки, у одних винтовки через правое плечо, у других через левое. Лава медленно подвигается на нас. Люди следят за каждым моим движением. Им, беднягам, хочется жить. Чтобы казаться спокойнее, кладу руки в карманы. Орудия уже заряжены, пулемет наготове, стрелки тоже. Осталось немногим больше тысячи шагов. Больше медлить нельзя.
-- Огонь!
Слабый ружейный залп. Пушки, щелкнув курками, не выстрелили. В пулемете задержка после первого патрона. У меня в ладонях ледяные иголочки. Бросаюсь к орудиям. В одном заел патрон, в другом отлупившийся кусок краски попал в стреляющее приспособление. Капитан возится с пулеметом. Утром все было в порядке. Конница топчется на месте. Если пойдут в атаку, мы кончены...
Чтобы не волновать номеров, не тороплю. Разбирают затвор меньше, чем в версте от конницы. Секунды нестерпимо длинные. Нащупываю в кармане предохранитель браунинга. Перевожу на "Feu". Живым я мужикам, во всяком случае, не сдамся. Одной хлеборобской семье недавно прибили руки к столу и оставили так умирать.
Нет, всадники остановились. Слава Богу, пушки готовы. Номера снова вкладывают спасительные шрапнели. Открываю беглый огонь. Лава быстро отходит в село. Надо расчистить себе дорогу. Еще два патрона, еще два патрона... Пулемет никак не может выздороветь.
-- Господин поручик, мужики говорят, что там немцы.
-- Стой! Вынь патрон!
Когда же этот бред кончится... Взяв с собой нескольких конных, еду на разведку. Приближаемся редкой лавой к окраине села. Винтовки у всех наготове. Кучка парней в серых шинелях. Безоружные. Подъезжаем вплотную.
-- Кто здесь в селе? Говорите правду!
-- Та якись бандити...
Больше, собственно, разговаривать нечего. Надо галопом уводить разъезд, пока не поздно. Все-таки я переспрашиваю:
-- Какие бандиты?
-- Хиба ж я знаю... Паны, буржуи и немцы.
Ругаться не люблю, но на этот раз, должно быть, далеко было слышно, как я помянул восходящих родственников этого парня. Велел ему сейчас же идти к начальству "бандитов" и рассказать, в чем дело. Пусть вышлют человека с белым флагом. Жду четверть часа, а потом открываю огонь. Ехать сам я не решился. После того, как едва не погиб под Денисовкой, не хотелось рисковать.
За пять минут до срока ультиматума, из села показался экипаж с поднятым верхом. Над ним трепыхалось большое белое полотнище. Люди сразу повеселели. Значит, правда, не повстанцы. С двумя разведчиками я выехал навстречу "мирной делегации". Какой-то штатский с винтовкой, начальник державной варты в серой полицейской шинели и германский офицер. Вид у всех сконфуженный.
Повторение вчерашней истории... На этот раз, никого не предупредив, сюда отправился оперировать хорольский Куринь вместе с немецкой пехотой. Обмундирования у хорольцев пока нет, ездят кто в чем попало. Моих людей приняли за разведку повстанцев. Открыли огонь в упор. Едва не убили. Согласны с тем, что мы все одеты по форме и совершенно не похожи на большевиков, но вот так вышло... Когда открыла огонь артиллерия, сразу поняли, что это должен быть лубенский Куринь, но уже не могли предупредить. Моя первая шрапнель - перелет по коннице -- едва не перебила германский штаб. Впрочем, смертельно ранена только одна лошадь: Люди не пострадали. Все -- и германцы, и начальство хорольского Куриня -- согласны с тем, что при данной обстановке я не мог не открыть огня. Стоим посредине улицы с картами в руках и мирно беседуем. Острый разговор, положим, был, но при первой встрече. Наши офицеры упрекали хорольских "парламентеров" в том, что они выводят людей в поле в таком виде, что их на самом деле не отличишь от большевиков.
Всей компанией идем пить чай. Мужики и бабы изумленно на нас смотрят. Стреляли, стреляли друг в друга, а теперь разговаривают и даже ссоры никакой нет. Должно быть, у крестьян в головах полная путаница. Довольно того, что парни, судя по возрасту и шинелям, побывавшие на войне, приняли меня и моих разведчиков за большевиков. Чтобы сделать приятное предполагаемому повстанческому командиру, назвали "немцев, панов и буржуев" -- бандитами. Надо и то сказать, видели собственными глазами, как я их обстреливал. Должно быть, подумали, что погоны и кокарды -- только военная хитрость.
Во всяком случае, большей несогласованности действий, чем та, которую проявили германские начальники соседних уездов в эту несчастную экспедицию, трудно придумать. За два дня -- два междоусобных боя. Для поднятия авторитета власти способ необыкновенно удачный. Несмотря на наши добрые отношения с немцами, у некоторых офицеров и добровольцев Куриня в разговорах чувствовалось немалое злорадство. Тоже, мол, не боги...
В Лубнах я сейчас же явился с докладом к генералу Литовцеву. Он уже обо всем знал. Встретил меня, шутливо грозя пальцем.
-- Опять немцев разогнали? Ну, рассказывайте...
В приказе по Куриню мне была объявлена благодарность "за быстрое открытие огня по приказанию германского коменданта". О том, что огонь велся по германской кавалерии, атаман умолчал.
Одновременный выход из строя обоих орудий и пулемета в тот момент, когда мы готовились расстрелять хорольский Куринь, снова произвел большое впечатление на религиозно настроенных людей. Совпадение, во всяком случае, получило.сь удивительное...
Думаю, что изложенные в настоящей главе события могут быть небезынтересны для историка. Вероятно, очень немногие из русских офицеров имели возможность наблюдать и слышать то, чему были свидетелями мы, чины лубенского Куриня. Мне остается еще охарактеризовать отношение тех немцев, с которыми я встречался, к Добровольческой армии и другим русским антибольшевицким формированиям, но я сделаю это в главе, посвященной Южной армии.
Свободное копирование
