Не все походы заканчивались так благополучно. Думаю, что уже из описания опереточной экспедиции на острова Супы читателю, знакомому с военным делом, ясно, что немцы при всей их огромной опытности, систематичности и других положительных военных качествах, не умели вести "малой войны". Может быть, в других уездах было иначе, но в отношении Лубенского гарнизона я готов это утверждать самым категорическим образом. Должен оговориться, что после тревожное весны, лето и ранняя осень прошли, собственно говоря, спокойно. Раз только на территорию уезда проник крупный повстанческий отряд из Черниговской губернии. О нем речь впереди, Мы постоянно колесили по уезду, но все сводилось к систематическому разоружению сел и демонстрации ''вооруженных сил" в неспокойных по своим настроениям районах. Чины Куриня в форме свободно ездили к себе в деревни в отпуск. Ни одного случая нападения на них не было. Враждебная нам часть населения отлично знала, что не позже чем через сутки после убийства кого-нибудь из наших людей мы придем с пушками. Нечего и говорить о том, что на германцев никто нападать не решался. Надо сказать правду -- в Полтавской губернии крестьяне не только боялись, но и уважали немцев. Германские корпуса всем казались такой силой, бороться с которой совершенно невозможно. Внутриселянская война сказывалась, главным образом, и нападениях, довольно, впрочем, редких, на хуторян и еще реже -- на помещичьи имения. Чаще случалось, что то там, то здесь на территории уезда замечали вооруженную группу, которая больше пряталась oт властей, чем нападали. Давали знать в юрод. Германский комендант телефонировал в Куринь. Собиралось совещание. Писали приказ. На следующий день выступали. Неизменно брали с собой артиллерию. Тяжелые колонны шли только шагом -- германцы берегли лошадей. В результате мы неизменно опаздывали. Повстанцы успевали скрыться.
Я систематически тренировал орудийных лошадей для переходов переменным аллюром на большие расстояния. Думалось, что немецкий комендант, наконец, поймет, что для преследования легкоподвижных шаек нужны маленькие быстропередвигающиеся, но сильно вооруженные отряды, которые были бы способны гнаться за повстанцами, по пятам. Многое могла бы сделать авиация. Тактика, однако, оставалась прежней. Некоторые офицеры Куриня порой даже сомневались в том, желают ли немцы вообще всерьез бороться с повстанцами или по каким-то неизвестным нам соображениям предпочитают только обозначать борьбу. Проработав с германцами бок о бок несколько месяцев, я уверен, что желание было, но не было умения. Прекрасно обученные для полевой и позиционной войны части совершенно не умели вести типичной "малой войны". Советы вежливо выслушивались, но им не следовали.
Иногда задумывались довольно сложные операции, причем наши "вооруженные силы" делились на несколько колонн. Отряды передвигались точно по диспозиции, подходили к назначенным пунктам буквально минута в минуту. Результат получался прежний, люди, которым в случае поимки грозил расстрел, не хотели ждать, пока мы закончим наши марш-маневры.
Одна наша экспедиция закончилась хуже, чем безрезультатно. Вероятно, если даже архив лубенской германской комендатуры сохранился, там о ней не найти никаких данных кроме оперативного приказа. О таких вещах, когда возможно, тщательно умалчивают.
На село, где по сведениям хлеборобов сосредоточились повстанцы, было нацелено три колонны, которые должны были охватить его полукругом. Точно в назначенный час мы подошли к заранее указанному перекрестку дорог. Оставалась верста до первых хат. Противника не было. На всякий случай послали разъезд -- наших разведчиков-артиллеристов. Все офицеры отряда -- германцы и наши -- ехали впереди. Как сейчас помню, я говорил с капитаном Артопеусом об окраске нервных клеток насекомых метиленоаой синью по методу Догеля. Совершенно неожиданно над нашими головами густо полетели пули. Откуда-то из-за села стреляли ровными, выдержанными залпами. Надо сказать, никто не растерялся. Артопеус со своими офицерами карьером бросился к гаубицам. Комендант, не повышая голоса, сказал мне:
-- Herr Oberleutnant, bitte Feuer!
Залп, пули, залп, пули... Возьмут ниже -- перебьют. Второй выезд на позицию в боевой обстановке. На этот раз я спокоен за своих -- не то, что под Денисовкой. Командую шашкой. Четыре запряжки, держа равнение, скачут галопом.
-- Налево кругом... стой... с передков!
Отстали от немцев на несколько секунд. Низкое баханье гаубиц и почти сразу режущие удары моих пушек. Хоть недаром учил... Бьем по деревне гранатами беглым огнем. Пыль, черные столбы разрывов, фонтаны щепок. Когда противник в одной версте, о гуманности думать не приходится. Только бы наших не перебили.
-- Господин поручик, кавалерия драпает!
За селом по лугу во все стороны несутся всадники. Командую шрапнель.
-- Два патрона, беглый огонь! Два патрона, беглый огонь!..
Над лугом белые, брызжущие пулями комки. Молодчина юнкер Войцеховский... Руки так и бегают по рукояткам. Павлович тоже старается. Мы стреляем с предельной для полевых пушек скоростью. Я чувствую себя именинником.
С наблюдательного пункта майора полным карьером несется драгун. Машет пикой в сторону пушек. Гаубицы замолчали. Что таксе...
-- Стой. Вынь патрон!
Не дошло до сознания. Пушки еще раз выбросили желтые языки. Козак-поляк Д. вкладывает новый патрон. Хватаю Войцеховского за плечо. -- Стойте! -- У германского драгуна смущенная физиономия.
-- Unsere...
Вот ото называется... оду к майору. У него лицо апоплексически красное. Отводи- меня в сторону.
- Я прошу Вас, как офицер офицера... Не рассказывайте в Лубнах об этом скандале. Это дискредитирует германские войска...
Впрочем, комендант был невиновен. Всякий офицер на его месте приказал бы открыть огонь. Рассуждать было поздно.
Оказалось, предприимчивый командир драгунского эскадрона, стоявшего в соседнем уезде, узнав от мужиков о том, что в селе ночует вооруженная шайка, решил ее ликвидировать на свой страх и риск и вторгся на "нашу территорию", никого не предупредив. В селе никого не было, но в то же утро в среде крестьян, пошли слухи о том, что повстанцы крупными силами наступают со стороны Лубен. Каким образом нашу колонну -- германцев и людей с гетманскими погонами и кокардами могли принять за большевиков -- совершенно непонятно. Должно быть, какой-нибудь бабе почудилось... Предприимчивый драгунский капитан решил встретить врага и рассыпал свой эскадрон в цепь на опушке леса сейчас же за селом. Позицию выбрал так неудачно, что не мог видеть приближающейся колонны. Крестьянам приказал, как только появятся неприятельские разведчики, хватать их живьем. Мосолов и Д. едва вырвались из села. На них со всех сторон бросились мужики, вооруженные вилами и косами. Отстреливаясь на ходу, разведчики ускакали. Ротмистр открыл по ним залповый огонь. Часть эскадрона с пулеметами оставалась в селе. Неожиданно попала под дождь наших снарядов. По-видимому, возникла форменная паника, так как кавалеристы побросали пулеметы и обоз, о чем нам не без злорадства рассказывали потом крестьяне.
Мы втягивались в село с тяжелым чувством. После такого обстрела, да еще с близкой дистанции, не могло не быть жертв. В стенах некоторых хат виднелись черные дыры. Шрапнельные пули выбили много оконных стекол. По счастливой случайности, граничащей с чудом, как оказалось, не было ни убитых, ни раненых. Немного пострадала только учительница. Крохотный осколок гранаты, попавший в школу, занятий, к счастью, не было, оцарапал ей кожу пониже спины. Немецкий врач смазал ранку йодом.
Погибла одна свинья, которой вырвало кишки, и две или три курицы. Немцы щедро -- на этот раз не по казенной цене -- заплатили хозяину. Взяли жирную свинью для своего котла.
Таким образом, немецкая неразбериха окончилась благополучно, но все-таки у нас всех осталось очень тяжелое чувство. Ходили по хатам, осматривали повреждения. Разбитые зеркала, изуродованные кровати, сбитые со стен иконы вперемежку с мусором. Особенно в одной хате мне стало жутко, несмотря на всю привычку к войне. Моя граната разворотила чистую половину. В жилой в момент взрыва находилось шестеро детей. Не успели спрятаться в подвал. Окружили меня и уже оправившимися от страха звонкими голосами начали рассказывать, как рядом "бахнуло", стекла посыпались и пошел вонючий дым. Отклонись снаряд на одну сажень влево, и было бы шесть трупиков... В другом доме граната разорвалась в комнате, где двое детей забились под печку. Они не были даже контужены. Судьба спасла нас от клейма невольных убийц. Религиозные люди говорили иначе...
Крестьяне, надо сказать, чувствовали и себя виноватыми. Я пытался объяснить, как они могли принять подъехавших вплотную людей в форме с погонами и кокардами за повстанцев. Мужики разводили руками. Сгоряча, мол... Мои добровольцы, особенно юнкер Войцеховский, были совсем убиты.
-- Мы поступили в Куринь не для того, чтобы расстреливать ни в чем не повинных людей. Надо уходить...
У меня самого было очень нехорошо на душе, но я, как мог спокойнее, напомнил, что несчастные случаи на войне неизбежны. Говорил, а сам думал о развороченной хате и шести чудом уцелевших детях. Кто бы ни был виноват -- ротмистр, мужики, комендант или все мы вместе взятые, -- они-то, во всяком случае, не виноваты. От этого случая надолго остался мутный осадок на душе.
Свободное копирование
