По отношению к Куриню, в особенности к кашей конной сотне, германцы неизменно служили сдерживающим началом. Большевиков они ненавидели, но вместе с тем для них были неприемлемы и "эксцессы". Однажды разъезд конной сотни обнаружил спрятавшегося в пшенице фронтовика. Раз прячется, значит -- большевик -- логика в восемнадцатом году была весьма упрощенная. Не слезая с коней, начали хлестать нагайками. Сзади себя я услышал тихий механический треск Обернулся. Щелкали затворы фотографических аппаратов, вытащенных немецкими офицерами и унтер-офицерами. Снимали "бытовую сцену". Нам стало неловко. Генерал распорядился, чтобы больше при немцах пороть не смели.
В Курине рассказывали, что немецкие солдаты вообще крайне недовольны нашими методами. Германский комендант будто бы в конфиденциальном порядке просил генерала Литовцева считаться с тем, что на Западе так не принято. Верно ли это -- не знаю, но судя по тому, что я наблюдал и слышал во время наших совместных экспедиций, похоже на правду.
В середине июля во время экспедиции, отправленной для разоружения очередной группы сел, произошел гораздо более серьезный инцидент. Командовал отрядом Артопеус. От Куриня был наряжен наш артиллерийский взвод и конная сотня. Когда мы, офицеры, собрались обедать, вошел взволнованный лейтенант X. Против обыкновения, он грубо заявил мне:
-- Ваши козаки -- бандиты... Их вешать нужно...
Оказалось, вольноопределяющийся конной сотни, о котором я упоминал в главе VIII в связи с его разбойными деяниями в гордиенковском полку, был послан в разъезд и, вместо розысков большевиков, ограбил и убил крестьянина -- сборщика податей. Артопеус распорядился арестовать весь разъезд, а вольноопределяющегося немедленно отправить под конвоем в Лубны для предания германскому суду. Меня начальник отряда попросил сказать по совести, что я думаю об арестованных и можно ли их освободить, так как доказательств соучастия нет. Дал мне список. За некоторых я готов был поручиться, что на убийство они не способны, другие сомнительные... Сказал все-таки, что, по-моему, следует их всех отпустить. Что касается вольноопределяющегося, то чем скорее его повесят, тем лучше. Это мое личное мнение. Думаю, что и другие офицеры Куриня думают то же самое.
Я считал и считаю, что есть положения, когда жестокость не только необходима, но и обязательна.
Возвращались мы в тот вечер молча. И германские офицеры, и я одинаково смотрели на вещи, но все-таки и мне и им было не по себе. Козак Куриня, и притом интеллигентный человек, оказался грабителем и убийцей.
Этот печальный случай имел неожиданные последствия лично для меня. Германцы заявили, что впредь будут брать конную сотню в экспедиции только при том условии, что во время их сотня будет подчинена обер-лейтенанту Раевскому. Так, по крайней мере, мне сказал генерал Литовцев.
Свободное копирование
