У меня создалось впечатление, что немалую, а может быть и решающую, роль в смысле перелома настроений германцев сыграло их общение с "русофилами". Я вовсе не хочу утверждать, что среди украинцев-самостийников не было вполне интеллигентных и культурных людей. Конечно, были, но, надо сказать правду, гораздо меньше, чем среди сторонников будущего единства России. Средний уровень украинцев-самостийников, по крайней мере 1918 года, все-таки деревенский полуинтеллигент. Нет никакого сомнения в том, что ни в центре, ни на местах левые самостийники не сумели внушить себе уважение со стороны немцев. Очень быстро их перестали принимать всерьез.
Остаются самостийники правые -- гетманцы, в большинстве случаев по-настоящему культурные люди, типа министра иностранных дел Украинской Державы профессора Дорошенко, министра земледелия Леонтовича и др. К ним отношение было иное, но германцы не могли не видеть, что самостийники-гетманцы очень немногочисленны. После переворота администрация, армия, полиция, все те отрасли государственной жизни, с которыми по преимуществу имели дело немцы, перешли в руки, в большинстве случаев, весьма почтенных местных людей, которые, однако, с самостийностью имели весьма мало общего. Я невольно вспоминаю нескольких видных "гетманцев", которых имею честь знать лично -- б. министра юстиции сенатора С. В. Завадского, члена Государственного Совета Н. П. Савицкого и др.
В Лубнах местные старшие представители гражданской и военной власти (повитой староста С. Н. Грачев и начальник дивизии генерал Александрович) относились совершенно лояльно к временно существующему строю, но немецкому коменданту, как и нам всем, было хорошо известно, что ни тот, ни другой, не в состоянии связать самой простой украинской фразы.
Насколько я слышал в соседних уездах, да и вообще по всей Украине, повторялось то же самое -- немцы, благодаря общению с более культурным русским обществом, усваивали взгляды тех русских кругов, которые принимали Украину в качестве временного состояния.
Нечего и говорить о том, что к большевизму германские офицеры (с солдатами я лично, по понятным причинам, избегал говорить на политические темы) относились с самой подлинной ненавистью. Впрочем, раз я имел случай убедиться в том, что большевицкие жестокости вызывали отвращение и у солдат. Надо еще заметить, что и те, и другие все-таки до конца не могли понять русской действительности -- приходится снова сделать оговорку -- по крайней мере тогда, во времена императорской Германии.
Очень запомнился один вечер в Оржицкой волости. Солнце заходит. Дымятся развалины сожженного местными большевиками хутора. Обгорелые трупы скотины. Изломанные сеялки, жатки, конные грабли. Кругом германские драгуны, артиллеристы, наши куренные добровольцы. Хозяин -- пожилой мужик -- всхлипывает:
-- Ваше благородие... всю жизнь работал... за что... вот смотрите, и матку сожгли, не дали выпустить...
Страшно вздутый обуглившийся труп жеребой кобылы. Рассказывает, как лошадь отчаянно ржала в огне. У кадета Мосолова бегут по щекам частые слезы. Еще один берется за платок. Сам чувствую, что мне начинает сдавливать горло. Странное дело, эта сожженная лошадь страшней человеческих трупов. Среди немецких солдат хмурый ропот. Ко мне подъезжает лейтенант X. Лицо взволнованное и злое.
-- Обер-лейтенант Раевский, наши люди хотят знать, что это значит. Я в здешнем варварстве ничего не понимаю... Объясните им.
Драгуны и артиллеристы окружают меня. Вижу по лицам, что и германских мужиков взяло за живое.
-- Soldaten... -- Хотел было сказать -- вот социализм на практике, но подумал -- процентов тридцать социал-демократов... Нельзя.
-- Солдаты, вот большевизм на практике. Видите сами, что получается... Это надо искоренить во что бы то ни стало.
-- Господин обер-лейтенант, что сделал этот крестьянин?
-- Ничего. Работал целую жизнь и стал богаче тех, которые его сожгли.
-- Поручик Раевский! Остановите их... Скорее...
В версте от нас туча пыли. Кто там -- не видно. Шестеро моих артиллеристов с шашками наголо несутся по полю. Самовольная атака. Не выдержали... Даю Мэри шпоры. Карьером догоняю скачущих, Шашкой велю перейти в шаг. Собираю. Перекошенные лица. У Мосолова распухшие от слез глаза. Мы оторвались от своих на полверсты. К счастью -- не конница. Всего-навсего стадо. Драгуны Франца-Иосифа рысят нам на помощь. От них видна туча зажженной солнцем пыли, надвигающаяся на семерых всадников.
Я выбранил своих за глупую атаку. Не имели права сами. Будь там на самом деле вражеская конница, все бы погибли. Все это так, но они все еще не могут прийти в себя после хутора. Увидели и бросились вшестером рубить.
В этот вечер я, как никогда, сильно чувствовал моральную оправданность того, что мы делаем. Самостийность, германцы, желто-голубое знамя -- все, в конце концов, пустяки. Самое главное, какой угодно ценой и ни перед чем не останавливаясь, спасти Южную Россию от большевизма. Все остальное поправимо. Раз немцы здесь, надо действовать с немцами.
Не раз долго и откровенно говорил я с капитаном Артопеусом (его летом произвели в этот чин). Ни я, ни он друг друга не обманывали. Цели у нас пока разные, но враг сейчас общий. Однажды я рассказал капитану о Делагарди и Скопине-Шуйском -- не для сравнения, понятно. Кандидатом в психиатрическую лечебницу я не был. Просто мне казалось, что в настроениях русских людей того времени, бившихся против "воров" бок о бок с пришельцами-шведами, должно было быть что-то общее с нашими переживаниями во время украинско-германских экспедиций.
Свободное копирование
