В первые дни меня страшно баловали, мои шалости все переносили с терпеливой любовью, но, к счастью, новизна моего появления скоро испарилась, и меня приняли как младшего члена большого клана: Юра мог меня дразнить, Сережа терпел, а Марга, в зависимости от настроения, то баловала, то гнала прочь.
Мы с Маргой спали в одной комнате. Наши кровати стояли одна напротив другой. Шторы на окнах никогда не задергивались, чтобы можно было видеть звезды, сверкавшие в небе. В дальнем углу висела икона Божией Матери. Перед ней день и ночь горел огонек лампады, навевая умиротворение.
Обычно на ночь бабушка расчесывала мне волосы. На ее туалетном столике стояла фотография, где между мной и братом сидит мама. Однажды я долго смотрела на эту фотографию и вдруг расплакалась. На следующий день фотография исчезла.
Обед всегда подавали в шесть часов, после чего бабушка обычно готовила меня ко сну. Я еще была мала, и мне не разрешалось сидеть с семьей за вечерним чаем. Порой я лежала без сна, слушая голоса из столовой и успокаивающие звуки трещотки ночного сторожа, нарушавшие морозную тишину ночи.
Ночных сторожей нанимали ходить по улицам. Нашу Олонецкую сторожил древний старик. Недалеко от нашего дома, на углу, была маленькая каменная будка, где он укрывался от непогоды. Старик никогда не дежурил один, его повсюду сопровождал наш Скотька. Каждый вечер, перед тем как отправиться в дозор, сторож заходил к нам в дом выпить стакан чая. Я так и вижу его за кухонным столом, в выношенной заплатанной одежде, толстых валенках и побитой молью шапке на седой голове. У его ног терпеливо ждал Скотька. Согревшись, старик медленно вставал.
— Ну вот, пойдем, Скотька.
Скотька шел следом. Всю ночь напролет в любую погоду, в мороз и снег, старый русский крестьянин и его шотландский дружок ходили по пустынной улице. Когда они подходили к дому, старик стучал трещоткой, и она словно говорила: все спокойно, все в порядке.
Рано утром они опять на кухне. Старик пил чай с черным хлебом, отдыхал недолго в теплой кухне и уходил домой, никто не знал куда. А Скотька, превратившийся в ком ледяных игл и звенящих сосулек, исчезал в темном, теплом зеве подпечья и, устроившись рядом с ухватами и кочергами, лежал там, пока снег и лед не образуют вокруг него лужицы. Позже, отдохнувший и голодный, он вылезал и после сытной кормежки снова был готов идти на улицу.
Свободное копирование
