Еще другое обстоятельство вызывало жизнь в моем мертвенно-бледном слуге. Это ловля воров и расправа с ними. Никогда, ни в каком охотнике, ни прежде, ни после, мне не случалось замечать такой лихорадочной страстности в погоне за самой интересной дичью, как у Матвея за ловлей воров, и главное -- за битьем их.
Не раз он, сияющий, блещущий жизнью, как внезапно расцветший цветок, доносил мне, что в доме, иногда по соседству, поймали где-нибудь на чердаке, в подвале или застали в квартире или в лавке вора.
-- Что же, в полицию отвели? -- спрашивал я равнодушно.
-- Нет, барин, как можно: из полиции его завтра выпустят. Нет, мы сами его отколошматили: будет помнить!
-- "Мы": да разве ты был там?
-- Как же-с, барин, был! -- одушевленно, скороговоркой, добавлял он, показывая десны. -- Как только дворники схватили, я, почесть, первый прибежал и помогал держать. Славно "наклали" ему: в кровь все лицо!
-- И ты бил? -- спросил я, сам боясь ответа.
-- Самую малость, барин: я больше за шею его держал, за галстук, вот так, чтоб не убег!
-- И тебе не стыдно, не грех? -- наступал я на него.
-- А он зачем чужое берет, барин? Какой "убыток" тому, кого обокрал! Так ему и надо! -- энергически подтверждал он.
Случилась такая ловля однажды на даче, на Выборгской стороне. Я занимал с одним приятелем верх на даче протоиерея, а хозяин с семейством жил внизу. Дом стоял среди густого сада. У нас вверху было четыре комнаты и в стороне особое помещение для Матвея.
Мы с приятелем сидели однажды у длинного стола, перед открытым окном, в темную ночь, в конце августа. В доме и в саду была безмятежная тишина. Хозяин отбывал в городе свою очередную неделю. Семейство было с ним, и дом был пуст.
Я читал, сожитель мой сидел за казенными бумагами. Ночь тихая, ни зги не видать. Только я вижу, приятель мой пристально всматривается во что-то из окна в темноту. Наконец спрашивает кого-то: "Что ты тут делаешь? что тебе нужно? Зачем ты влез на дерево?"
-- С кем вы разговариваете? -- спросил я.
-- Да вот кто-то на дереве сидит.
Я выглянул в окно и ничего не мог разглядеть.
Но этот разговор моего приятеля с кем-то в темноте и мои вопросы уже разбудили внимание Матвея. Он почуял что-то необычное. "Вор, вор!" -- проговорил он, вихрем мчась мимо нас, почти неодетый, в рубашке, с накинутым сверху своим серым сюртуком, затопал по лестнице и скрылся в саду.
Я шутил над моим сожителем, обратившимся к вору с вопросом: "Зачем он влез ночью на дерево и что там делает?"
Через добрые полчаса вернулся Матвей, радостный, торжествующий, и донес, что вправду воры были. Он разбудил сторожа, двух садовников -- и все погнались за ворами, но двое убежали, а третий зацепился полой за плетень и был ими захвачен.
-- Что же вы? -- спросил я.
-- "Наклали" порядком! -- хвастался он, -- будет помнить! Как выпустили, так и бежать не мог... Идет по переулку, да просит: "Отпустите, Христа ради!" А мы идем, да кто его в шею, кто по скуле...
Он показывал, как били.
-- И ты тоже? -- спросил я с омерзением.
-- Нет, барин, я только за шиворот его крепко держал и вел, а вот сторож, тот больно бил...
-- И тебе не грех это?
-- Они, барин, собирались у нас внизу всю дачу обокрасть: тут и тачка у них была припасена... из соседнего сада взяли, и мешки принесли... Если б обокрали дачу, на сторожа подумали бы... Ему досталось бы. Поп-то строгий, скупой... Какой ему убыток!
Приятель мой засмеялся.
-- Какой смешной этот Матвей! -- сказал он.
А мне он казался нераздельно -- и смешной, и жалкий, а в этой ловле воров отчасти и гадкий.
Свободное копирование
