Мне посоветовали взять женатого, так как в кухне у меня места было довольно хоть на целую семью.
Мне рекомендовали старика, лет шестидесяти пяти, но еще бодрого, хотя с несколько помятым лицом и мелкими морщинами. Он был отпущенный на волю, жил по местам поваром, но состарился, по словам его, для этой службы всегда у огня, в жару и предпочел другую должность, попрохладнее.
Он стоял передо мною, смотрел на меня добродушно и зорко своими карими глазами, не смигнув, как собака, ожидающая приказания своего хозяина. "Все сделаю, что прикажете, -- читал я в этих глазах и его позе -- а чего не прикажете -- ни за что не стану делать!" -- дополнил я про себя сокровенный смысл его взгляда.
Он на другой день переехал с женой Матреной, женщиной за пятьдесят лет, с крепкими, точно из гуттаперчи, щеками, носом и подбородком. Глаза у ней глядели не прямо, а стороной; губы она поджимала. Она поклонилась мне в пояс и подала хранившийся у нее паспорт мужа.
Дня через два, заглянув в их помещение, я изумился множеству навезенной всякой всячины. Постель с перинами и подушками горой, почти до потолка, множество разной посуды, кастрюль, печных горшков и т. п. утвари. Но всего более было икон, лампад, пасхальных яиц, сухих просфор и веток вербы в киоте и около.
Матрена была русская, набожная женщина -- и заняла киотом со священными предметами не только весь передний угол своей комнаты, но отчасти даже мою гардеробную и комнату с ванной. Долго я слышал стукотню прибиваемых икон и картин религиозного содержания. Это меня несколько успокоивало насчет добропорядочности этой четы. У них был сын, Петруша, лет семнадцати, обучавшийся слесарному ремеслу и ходивший к отцу и матери только по большим праздникам.
Водворились они, и все пошло обычным порядком. Но прежнего безмолвия не было. Когда я проходил в свою гардеробную, я постоянно слышал молвь: это и натурально, когда живут двое вместе. Но молвь эта была задорная, с криком, возгласами, -- иногда бранью, -- все со стороны Матрены.
Свободное копирование
