Но вот чего я никак не подозревал: что он был прикосновенен к литературе. Проходя через его комнату в ванну, я видал у него не помню какие-то старые, полуразорванные книги, с остатками переплета, или вовсе без переплета, иные в листках, пожелтевших от времени и употребления. Однажды я полюбопытствовал и протянул было руку, чтоб взять и посмотреть одну из книг. Но Валентин (так звали его) поспешил стать между ними и мной, повидимому недовольный моим любопытством. Я не настаивал.
-- Какие это у тебя там книги на полке? Вон и какие-то тетрадки? -- спросил я. -- Уж не сочиняешь ли ты?
-- Куда мне! -- сказал он, отвернувшись в сторону. -- А книжки эти у меня от одного барина остались: старые, ненужные ему, он и отдал мне.
При этом он отодвинул их от меня подальше в угол, чтоб я не трогал их.
Я и забыл про это. Не бывая дома днем, я возвращался вечером, садился работать и часто просиживал до четырех и до пяти утра. Он уже спал, и я не знал, как он проводит день, с кем видится, какие "землячки" ходят к нему и какие книги он читает.
Все мало-помалу объяснилось случайно.
Бывали дни, когда у меня являлись сильные припадки деятельности. Тогда я обедал дома или напротив моей квартиры в клубе, спал после обеда, чтоб освежиться на ночную работу, и запирался почти на всю ночь. Я -- то садился за письменный стол, то ходил взад и вперед по своей небольшой зале и опять брался за перо.
В зале было слышно, при ночной тишине, что делалось в передней и за перегородкою в ней, рядом с помещением человека.
Однажды, прохаживаясь еще не поздно ночью, после вечернего чаю, я услыхал его голос. Он что-то говорил. Сначала я не обратил на это внимания, думал, что он рассуждает вслух, как есть у некоторых привычка, или молится. Но ступая по ковру легче, я услышал мерное, плавное чтение, почти пение, как будто стихов. Я остановился у полуотворенной двери и вслушался.
И зри-мо ей в мину-ту ста-ло
Незри-мое с давнишних пор... --
читал он нараспев, с амфазом, почти всхлипывая.
Я стал припоминать, чьи это стихи, и, наконец, припомнил, что это романс Жуковского, только забыл, как он начинается.
"Валентин читает стихи, знает Жуковского! Стало быть, и Пушкина и других! Да он развитой, образованный человек! Уж не инкогнито ли он?" -- мелькнуло у меня в голове. И если б не эти бестенные голубые глаза, не этот красненький нос, не розовенькие галстучки и грациозные шажки с поджимаемой ножкой и я остановился бы на своем предположении.
Я осторожно вышел в переднюю, неслышно отворил к нему дверь и остановился. Он сидел задом к двери и за звуками своего голоса не слыхал моего прихода.
Душе шепну-у-л приве-ет бываа-лый,
Душе блеснуу-л знакомый вз-о-о-р... --
заливался он все нараспев. И опять:
И зри-и-мо ей в мину-ту ста-а-ло
Незри-и-мое с давнишних пор...
Он растягивал слова и ударял голосом на некоторых. Я сделал шаг к нему, он вскочил, сконфузился, проворно снял очки и хотел закинуть книгу на полку. Но я удержал его и взял книгу. Это был небольшой том стихотворений Жуковского, с оторванными листами начала и конца.
-- Что ты читал сейчас? -- спросил я.
-- Да вот это самое. -- Он указал на книгу: -- Сочинение господина Жуковского.
-- Тебе нравится? -- спросил я.
-- А как же-с: кому такое не понравится!
-- Почитай, пожалуйста, последнее, вот что ты сейчас читал, -- попросил я.
-- Зачем вам: чтоб смеяться!..
-- Нет, как можно! Напротив, я очень доволен, что ты занимаешься, читаешь, не так, как другие...
Он заметно смягчился: ему понравилось и польстило мое замечание. Он взял книгу и надел очки. Они еле держались на его крошечном носу. Он был невыразимо смешон -- и мне немалого труда стоило удержаться от смеха.
-- Это самое, или сначала прикажете? -- спросил он.
-- Пожалуй, сначала.
И он начал:
Мину-вших дне-й очароваа-нье,
Зачем (тут он взял высокую ноту, почти вскрикнул)
опя-ть вос-кре-сло ты?
Кто (опять ударение голосом) пробудил воспо-мина-нье
И замолча-вшие мечты!
Душе шепнул (тоненьким, нежным голоском запел он) привет быва-лый,
Душе блесну-л знако-мый взо-р
И зри-и-мо ей в мину-ту стало
Незри-мое с давни-шних пор.
Последние слова он с умиленьем как будто допел и кончил почти плачем; голубые глаза увлажились; губы сладко улыбались.
Он поглядел на меня, что я? Я чувствовал, что мне лицо прожигал смех, но я старался не улыбаться.
-- Ты все понимаешь? -- спросил я, любопытствуя узнать, как он объясняет себе отвлеченные выражения Жуковского.
-- А вы понимаете? -- вдруг скороговоркой спросил он. Он живо снял очки, положил книгу и пристально посмотрел на меня.
-- Как же: конечно, понимаю! -- ответил я, озадаченный его вопросом.
Он недоверчиво усмехнулся.
-- Вы и это тоже понимаете? -- насмешливо спросил он, взял книгу, надел очки и, порывшись в листах, начал читать:
Земли жил-е-е-ц безвы-ы-ходный -- страд-анье,
Ему судьбы на ча-сть нас обрекли;
Здесь ра-дости не наше облада-нье...
Я за него продолжал наизусть:
Пролетные пленители земли
Лишь по пути заносят нам преданье
О благах, нам обещанных вдали.
-- Верно! -- сказал он, следя по книге за мной.-- Что ж, вы и это понимаете? -- насмешливо повторил он.
-- Да, разумеется. Что ж тут непонятного?
-- Да вот извольте-ка сказать, что это за "жилец" такой "безвыходный" и что это за "часть" такая тут попала, да еще какое слово "обрекли ему": кому "ему"? А тут вдруг "радости" пошли, да "обладанье" какое-то! Вы так все это и понимаете? Полноте, сударь!
-- А ты разве этого не понимаешь? -- спросил я озадаченный.-- Зачем же ты читаешь?
Он оторопел на минуту и замялся.
-- Если все понимать -- так и читать не нужно: что тут занятного? -- отозвался он. -- Иные слова понимаешь -- и то слава богу! Вон тут написано "радости", "страданье" -- это понятно. А вот какие-то "пролетные пленители" еще "на часть нас обрекли" -- поди-ка пойми кто!
Свободное копирование
