Ноябрь, 16.
Продолжаю торопливо обегать всех. Был у Волынского. Он занимает жалкую комнатку, где некрашеный стол, складная кровать и единственный стул. Посадив меня на него, он сам должен был сесть на кровать. Он кривлялся, как паяц, сдвигал кожу по всему лицу и, плюясь, ругал всех кругом.
Был я на XIII Религиозно-философском Собрании. Отношения явно изменились. Как и должно было быть, между церковью и светскими явился раскол. Шла речь о браке. Доклад Розанова (прочитанный, сам он не был, ибо у него больна жена) произвел бурю. Отец Михаил, не разобрав, заявил, что с критикой Розанова согласен. Миролюбов заметил, что зато Розанов с Мережковским наверняка не согласен. Мережковский вскочил и кричал, что он с Розановым не согласен, но что Розанов ближе ему и более верующий, чем церковники. Заговорили о романсе „Жил на свете рыцарь бедный". Мережковский говорил, что это идеал святости, Михаил, что это содомский грех, и что М-кий проповедует идеалы Ставрогина. М-кий опять вскакивал и кричал, что „позвольте, это уже ложь! на живого так нельзя говорить", вообще почти готов был заняться скандал. Скворцов, Антоний и др. дополняли картину. Минский тщетно звонил в председательский колокольчик.
После заседания был у Мережковских с Перцовым и Дм. В. Философовым и спорил до 5 утра с Зиночкой, вернее — ругался. Шла речь о том, печатать ли „Allegro" и ей подобных. Перцов уверял, что это для них „святое дело", ибо они жертвуют своими эстетическими требованиями, чтобы слиться с обществом.
Был у Случевского на пятнице. Сначала все шло пристойно. Читали стихи — плохие, конечно. Я читал „Склеп" и под. Был Минский и Сологуб. Он за мной ухаживал. А Мейснейр, приглашая к себе и в Петербург и куда-то в Новгородскую губ., — „за честь почту". Но за ужином началось нечто чудовищное. После неприличных стихов Мятлева, Черниговца и Бенедикта начали рассказывать анекдоты, один неприличнее другого, один пошлее другого. Все „помирали", хохоча. И это длилось, длилось, длилось... „А вот еще..." „А вот это знаете". „А вот..." И хохот, хохот, хохот...
Был Порфиров, милый мальчик, говорящий о невесте своей, с книжкой стихов Романовой.
Был еще у Минского. Занимают роскошное венецианское палаццо на Английской набережной. В окно видна Нева. Людмила подражает Зиночке, лежит на кушетке у камина. Читал ей опять „Склеп". Она говорила декадентские слова и кокетничала по-декадентски.
(P. S. Я ее не узнал в философском собрании! Конечно, обратил это в шутку или даже красивость, уверяя, что она стала совершенно иной).
У нее были братья Рафаловичи Поэт (коего видел я у Случевского), по определению Зиночки, похож на свой собственный профиль. Впрочем, говорили с ним о Верхарне, Гриффине, Ренье, Ретте, Сегарде, Ст. Георге, Гофманстале, Мюссе и др. С Минским говорили о марсианах и Добролюбове. —
В тот день после опять был у Мережковских, опять ругался, но Дм. Серг. был ужасно мил и становился передо мной на колени, умоляя жить в Петербурге.
Свободное копирование
