Ноябрь.
А. Л. Волынский - Флексер приезжал читать лекцию о современной литературе. Лекция была полна личных выходок, но не лишена красивых характеристик. Когда дело дошло до того, что „Михайловский — либеральный жандарм, стоящий на своем полустанке и пропускающий мимо поезда современности", — начались свистки; свистали две курсистки, но свист „заглушен был" аплодисментами. Тоже и после лекции. Иные газеты писали иначе, но это неправда. После лекции студенты очень волновались, и споры между ними доходили до ссор.
А мы с С. А. Поляковым пригласили Волынского в Эрмитаж и чествовали его. После поехали к Яру. Выпили достаточно. Флексер умилялся и на Яр, и на тройку (впрочем — двоицу), повторяя: „В Петербурге ничего такого нет..." Купили у него статью о поэзии за 100 р. Он очень был рад, жал руки и говорил умиленно о „Скорпионе". Очень жаждет газеты.
А Мережковскому лекцию запретили, и о Толстом, и о Достоевском. Впрочем, я хлопочу за него при помощи Бартенева (Ю. П.)... Мережковский после моих хлопот пишет мне ласковые письма, называя меня „дорогой", и подписывается „ваш".
Приезжал в Москву Самыгин (Марк Криницкий). Все такой же. Говорит о боге, о благодати, боится темноты и все его потрясает. Я возил его к Юргису и Бунину (который, между прочим, встретил меня приветливо), и обедали мы в пятницу у Ю. Бартенева.
Кожевников, летом ездивший по Северной Африке, рассказывает чудеса о пунической археологии и новых русских находках в Алжире.
По поводу одной рецензии на Бунина в „Курьере“ — поместил два едких „письма в редакцию" в „Русском Слове" против „Курьера" и против „Новостей Дня" (№ 315 и 317). Попал в самый нерв, напечатали охотно.
Видел в редакции „Русского Слова" Л. Медведева, ругательски ругавшегося и требовавшего обратно свои рукописи. Меня он бросился обнимать.
Хлопоча о Мережковском, видел у Ю. Бартенева на пятнице (дни для лучшей публики, а четверги для тех, кто похуже) — г. Невежина, драматурга. Седой старичок, от которого пахнет водкой. Осмеивал юбилей Шпажинского, который тот сам себе устроил. Напротив, он, Невежин, хотел бежать от своего юбилея, но его поймали и чествовали насильно. Еще осмеивал Шпажинского за то, что тот все говорит о себе, а сам Невежин только о себе и говорил. Рассказывал, прегордо, как подслушал на каком-то представлении слова некоего зрителя: „Я за то люблю пьесы Невежина, что могу на них смело повести 16-летнюю дочь". — „Вот что было наградой моих двадцатилетних трудов!" — говорил нам Невежин.
В тех же хлопотах был у Ю. Айхенвальда. Говорили, что психологическое общество падает, а с ним и журнал („Вопросы"). „Нет писателей, а среди читателей общественные вопросы заступили место философских.
Получил письмо от Мережковского: „Выезжаю в среду курьерским, надеюсь видеть вас в четверг до 1 часу".
У Бартенева видел скульпторшу Голубкину. Бартенев праздновал свой юбилей. Меня он просил не быть. — Если хотите оказать мне удовольствие и благодеяние, не приходите, не поздравляйте... Я послушался, а потом оказалось, что слушаться не надо было.
В „Русском Слове" 1901, № 315 напечатано письмо в ред. Брюсова, в котором он возражает против рецензии С. Глаголя на книгу Бунина „Листопад" в „Русск. Курьере". С. Глаголь принял обыкновенный хорей за „соединение трехстопного анапеста с двустопным ямбом или даже, пожалуй, с переходом ямба в последней стопе в амфибрахий". Возражая против такого „мудреного соединения", Брюсов писал, что „всем, кто любит поэзию, должно быть горько, когда за разбор стихов берутся люди до такой степени к этому неподготовленные".
Свободное копирование
