Сентябрь.
Видал я Анастасью Мирович. Живет бедно, втроем с двумя подругами. Некрасива и неловка. Но она очень современна. Ее мысль направлена на заветнейшие тайны наших дней. Мы говорили (долго, целые часы) о том, что страшно, о том, что все страшно, везде ужас и тайна. Она чувствует это более чем все, кто много говорит и пишет об этом. Я сказал ей о смерти Ореуса. Она испугалась, задрожала, заплакала. Она любила его? По ее словам, она видела его всего 3 — 4 раза в жизни. Он одобрял ее драму „Морская Легенда".
О смерти Ореуса. Его дядя написал мне, спрашивая, не знаю ли я чего о нем: он исчез. Я в свою очередь просил дать мне вести. Скоро отец сообщил мне, что он утонул, купаясь в Аа. „Если вы человек верующий, молитесь о его детски чистой душе".
Я начал переписку с отцом Ореуса, имея целью издать сочинения Ивана Ивановича.
Переписывался с Н. О. Лернером. Бартенев напечатал мою заметку о книге „Пушкинские дни в Одессе", а не его (не Лернера). Узнав об этом, я написал ему письмо, объясняя, что это произошло без моего ведома. Отсюда возникла переписка. По поводу „Северных Цветов" и стихов Ореуса мы чуть не поссорились. Конечно, мне все равно, что за мысли у него, но я не мог, не должен был терпеть его отзывов о Коневском и Балтрушайтисе.
Бывал у Бахмана. Он все тот же и с ним все те же.
Встретил на улице Чулкова, очень хвалил рассказ Л. Андреева „Стена", но я в Андреева не верю и читать его не стану. По его словам, Ященко и двое его приятелей летом бродили пешком по Архангельской и Олонецкой губ. и доходили даже до Белого моря.
Раза три заходил ко мне А. Ф. Филиппов, все не заставал. Ник. Ник. Черногубов с ним все ссорится. Филиппов письменно грозит проломить ему голову, а H. Н. купил себе револьвер в оборону. Впрочем, оба знают, что только себя тешат.
Был у меня Мих. С. Соловьев, благодарил за статью о Вл. Соловьеве и привез первые томы его сочинений; кроме того предлагал что-то для „Северных Цветов".
После я был у него. Жена его, Ольга Михайловна, „поклонница и жрица красоты", мило болтала о Фете и Вергилии. Был еще какой-то генерал peu lettré, но совершивший хивинский поход и там на верблюде читавший Тацита. Сын Соловьева, юный Сергей Михайлович, тоже мило беседовал о Корнеле и Расине. — Ждали сына проф. Бугаева, декадентствующего юношу, жаждавшего меня видеть, но случилось, что его не было дома (он живет рядом).
Приехал в Москву Бунин и пришел ко мне. Сказал, что сидел в Ялте, вдруг затосковал и, не дожидаясь парохода, поскакал на север. На скорпионовском вторнике я с ним опять поговорил крупно, сказал, что все его писания ни на что не нужны, главное скучны и т. д. Он проявлял великодушие и всячески славил мои стихи.
От отца Ореуса, ген. лейт. И. И. Ореуса, получил письмо с благодарностью за мою статью в „Мире Искусства" и с согласием на издание.
Как-то случилось мне в „Русском Архиве" играть в вист так: я, Петр Иванович, Николай Платонович Барсуков и Александр Платонович (чуть-чуть не австрийский посланник, немецкий...) Старший из Платонычей имеет лицо Ивана Грозного, но с добродушным выражением, младший немного еврейского типа. Судачили о разных высокопоставленных лицах и оба были „в оппозиции".
Бальмонт прислал мне бранные стихи. Говорят, он отчаянно тоскует в своем изгнании.
П. М. Пильский, знакомец моей юности, скинув мундир, предался газетной деятельности. Заходил ко мне, сидел, говорил о дрязгах газет, о Дорошевиче, Медведском, Любиче, скрывающемся от суда на даче и т. д. Медведский писал под псевдонимом в „Русском Слове", но Дорошевич спросил у Сытина: „Так у вас и каторжники пишут?".
С. А. Поляков приводил ко мне некоего Семенова, бывшего издателя „Нового Слова", ныне переводчика Пшибышевского, впрочем, я почти с ним не говорил.
Свободное копирование
