И ю н ь — и ю л ь .
Ревель — северный Неаполь, eine Weltstadt, как говорил Бартенев. Немцы-ревельцы не надышатся на свой Ревель, для них лучшего города быть не может. Несомненно, что Ревель европейский город. Он самодовлеющий, в нем есть все, что ему надо; он мог бы существовать, еслиб весь мир пропал. Во-первых, в нем есть всякие мастерства и всякие фабрики, вплоть до спичечных, парфюмерных и велосипедных, так что Ревель может обойтись без всякого подвоза со стороны. Но и все иное, чего может искать культурный человек, тоже есть в Ревеле. В нем свой постоянный театр, цирк, каждый год бывает обязательно выставка. Не мало книжных магазинов, где на окнах выставляют последние новости Петербурга, Берлина, Парижа, так что окна пестреют декадентскими обложками.
В городе несколько музеев (один так называемый Provinicial Museum, где собраны древности как местные, так и египетские, греческие etc, и кроме того, есть недурной отдел изящных искусств и прекрасная публичная библиотека; другой музей в доме Schwarzenkôpfer’oB; третий в Ратуше). Но это уже само собой понятно, ибо Ревель старинный город, сам являющийся как бы музеем. В окрестностях Ревеля тоже словно нарочно все так подобрано, чтобы иметь все у себя. В Катеринтале есть дворец и «домик Петра Великого». Среди Катеринталя — горы Laasberg. Подальше — развалины древнего монастыря св. Бригитты, обычное место для всяких воскресных пикников, до которых такие охотники немцы. Близ Бригитты сосновый лес над речкой и роскошный парк, куда пускают гуляющих (по билетам).
В другую сторону от города — песочные горы, Голубой Грот и, наконец, верстах в 30 знаменитый замок Фалль, принадлежащий когда-то гр. Бенкендорфу, со всеми пышностями современного устройства.
В городе очень много клубов. Есть спортивные, устраивают скачки, гонки велосипедистов, катанье на лодках, пешеходные прогулки. Очень много певчих обществ. Есть ученые общества, особенно известное „Литературное Общество". Затем клубы. В городе выходит 9 газет, это при населении в 100000 человек. Я уже не говорю о внешних удобствах жизни — конка, дилижансы, расторопные посыльные etc. При всем этом прелесть моря и особенное оживление жизни, как большого порта. Чем не Weltstadt!
Жили мы в Ревеле два месяца. Первую половину этого времени жили одни, ни с кем незнакомы, тихо, по-немецки. Утром я переводил Энеиду, после обеда мы читали, сидя ’в парке, вечером я писал автобиографию, — и так изо дня в день. Наконец, в начале июля приехал П. Бартенев, а с ним и его дочь, Татьяна Петровна. Мирная наша жизнь нарушилась. Полдня стало уходить на встречи (мы вместе обедали). Тотчас нашел нам Бартенев и работу: списывать письма Булгакова для типографии. За этот месяц я впервые узнал Петра Ивановича в частной жизни. Морские ванны, летний отдых, прогулки ободрили его, сделали веселым. Он не только рассказывал бесконечные рассказы из запаса своей памяти, не только произносил целые страницы наизусть из Пушкина, Тютчева, Жуковского, Батюшкова, Державина, — но и выказал себя необыкновенно общительным.
Он умел заговорить с каждым встречным и при том так, что те разбалтывали ему самые сокровенные свои тайны. Рукопись „Tertia Vigilia" побывала в цензуре и подверглась жестоким урезкам. Ю. Бартенев — только назначенный московским цензором — возвратил мне ее с любопытными пометками. Так, по поводу зачеркнутого „Сказания о разбойнике" он написал: „Можно, но прошу тупости для ради дать другое соседство". Зачеркнуто было и заглавие: „Книжка для детей". Ю. Б. надписал: „Сами можете видеть, что за ребята?" Еще вычеркнуто: „Антихрист", „Рождество Христово", „Ламия", „Я люблю в глазах оплывших", „Астарта Сидонская" и строфы из „Аганатис".
Свободное копирование
