Книгоиздательство наше со времени революции - 4

 В приемной наркома 12.I.1919 г.

Итак, составив за подписью моей, М. А. Мензбира, М. О. Гершензона, Н. В. Сперанского и Д. П. Сырейщикова заявление программу деятельности и перечень изданий, находящихся в производстве, мы с М. О. Гершензоном 12.I.19 направились на прием к наркому просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому. Наркомат тогда помещался на Крымской площади в здании бывшего лицея "Катковского"[1]. Обширная приемная наркома была полна ожидавших его посетителей: профессоров, начальников учебных заведений. Из знакомых припоминаю профессора С. А. Чаплыгина, профессора Д. Н. Виноградова. Мне вспомнилось тогда, как в 1917 году один член ЦК Конституционно-демократической партии, ездивший в Питер, вернулся в Москву в мрачном настроении, найдя приемные Временного правительства слабо посещаемыми: стало быть, не верят в его прочность, заключил он... С какими ожиданиями и упованиями пришли заполнившие приемную большевистского наркома посетители, гадать здесь не место. Мне показалось, что все чувствуют себя неловко. Пришлось долго ждать и притом на ногах, так как сесть было негде. Наконец, вошел нарком в сопровождении нескольких лиц, с которыми он громко и оживленно разговаривал. Сделав общий поклон в нашу сторону, Луначарский сел к стоявшему посредине комнаты письменному столу, жестом приглашая нас, посетителей, подойти. Продолжая как бы разговор с сопровождавшими его молодыми людьми, но лицом обращаясь к нам, Луначарский говорил, что раздражение и гнев обманутого народа снесли бы всю культуру и развалили бы все государство, приведя все в состояние безнадежной анархии, если бы большевики не возглавили движения масс. Это было очень тонко сделано, можно сказать, сыграно. Луначарский как бы неофициально представлялся пришедшим к нему представителям высшей московской интеллигенции, определяя собственную, интимную позицию в происшедшем перевороте, сообщая нам то, чем, очевидно, переболел сам, но делая это так, как будто говорит совсем не с нами. Мы все, пришедшие к нему на прием, столпились со своими бумагами около его стола, как это тогда повелось в нехороший, по-моему, обычай. Луначарский брал заявления, быстро их прочитывал и клал резолюции. Мы с Михаилом Осиповичем оказались как-то в числе первых. Мне пришлось устно изложить наше ходатайство. Луначарский задал несколько вопросов, положил резолюцию, пожал мне и Михаилу Осиповичу руки и пожелал "бодро работать по-прежнему". На обратном пути Михаил Осипович вернулся к нашему разногласию, бывшему при редактировании заявления: "Вы хорошо говорили, очень честно, но вы ничем не облегчили Луначарскому задачи удовлетворить наше ходатайство! А это ему было нелегко!" Михаилу Осиповичу хотелось, чтобы мы заявили о подготовке изданий "для широчайших масс". Но мы с Николаем Васильевичем находили это неуместным, так как это противоречило бы всему прошлому издательства, между тем как претендовать на внимание мы могли только по заслугам издательства, обслуживавшего всегда высококвалифицированного читателя. Я теперь мог сослаться на слова наркома: "продолжать по-прежнему".

Резолюция Луначарского была благоприятная. Как я впоследствии узнал от него лично, но по другому случаю, В. И. Ленин по докладу Анатолия Васильевича о частных издательствах сказал ему: "Такому издательству, как издательство Сабашниковых, мы должны оказать всяческое содействие". Надо думать, эта директива была известна и другим руководителям, как, например, Воровскому.

Оформить ссуду договором пришлось с П. И. Лебедевым-Полянским. Его надо было находить в каком-то учреждении на Пречистенке, но застать его мне долго не удавалось, пока уборщица не надоумила меня: "Вы приходите в обед, а то никогда не застанете, придут, пообедают и уйдут". При морозе, какой стоял в помещении, это было естественно.

По договору (от 13.II.1919 г.) нам был открыт в Казначействе целевой кредит на сумму 1 миллион руб. в форме текущего счета. Деньги брали по мере надобности, представляя расчетные ведомости, счета и иные документы. Погашение производилось сдачей продукции полными тиражами. Канитель, конечно, была порядочная, особенно принимая во внимание мелочность наших оборотов. И договор, и список намеченных изданий у меня сохранились. Последний заслуживает внимания.

По истечении срока был заключен другой аналогичный договор с Воровским от лица Госиздата. Этот договор перевел нас фактически в преимущественную зависимость от Госиздата. Хотя все-таки отдел печати Моссовета, особенно первое время, считая себя нашим хозяином, контролировал все наши шаги. Приходилось иметь дело с тов. Н. С. Ангарским (Клестовым), бывшим заведующим "Книгоиздательства писателей". Зарезав нас раз своей муниципализацией, он уже больше не осложнял и без того трудного положения и, как знающий и любящий книгу книжник, несомненно, сочувствовал нашей работе и желал ей успеха. Со стороны Моссовета не было сделано ни одной попытки повлиять на выбор издаваемых нами книг.

Впоследствии мне неоднократно приходилось встречать Луначарского. Между прочим, на ужине у О. Н. Бутомо-Названовой после ее концерта. Мне всегда казалось, что Луначарский в интересах партии и ее политики очень старался сблизиться с верхами московской интеллигенции. Он действовал при этом весьма тактично, касаясь общих вопросов культуры, литературы, искусства.