Мои аресты - 1

 Мои аресты

После революции я был подвержен аресту всего пять раз. Ограничивалось всегда простым заключением, допросом и освобождением без всяких дальнейших последствий. Описывать эти инциденты не стану, так как ничего ни политически, ни общественно интересного они не дают. Приведу лишь те письма, которые, невзирая на все строгости, я умудрялся иногда посылать из мест заключения. Они переносят в настроения того времени. Аресты были: в 1918 май-август; 1920 май; 1920 октябрь; 1921 август; 1930/31 декабрь -- январь.

"Воскресенье, 20.V(2.VI).1918.

Меня очень быстро и безо всяких приключений доставили на автомобиле на Лубянку в помещение Чрезвычайной следственной и т. д. комиссии в прежнем "Якоре"[1]. Какой-то человек в военной форме взял у сопровождавшего меня, арестовавшего меня и обыскивавшего мой стол на квартире штатского отобранные им бумаги мои, предложил мне сесть рядом с ним на кресло и заполнил тут же с моих слов опросный лист -- фамилию, годы и пр. Спросил, был ли я допрошен, на что я отвечал отрицательно. Затем, справившись у меня же, нет ли в моих свертках недозволенных вещей, он передал меня конвойному латышу, отвел меня в обширное помещение бывшую кладовую "Якоря" (страхового общества), очевидно, с железной дверью, сводчатыми потолками, зарешеченными окнами. Вдоль стен, головами к стенам, ногами внутрь, по всем четырем стенам установлены деревянные лежанки с тюфяками, и в середине помещения установлены столы со скамьями. Я положил свои вещи на одну из скамей и осмотрелся кругом.

Мой приход не обратил на себя внимания заключенных. Я обошел все помещение кругом. Ни одного знакомого лица. Начальник молодой человек с горбатым носом и акцентом спросил мою фамилию. Я нарочно отвечал очень громко, думая, не найдется ли в среде заключенных кто-нибудь, знающий меня хоть по фамилии. Нет! Как я теперь присмотрелся -- тюремщики нерусские; начальство -- разных бойких национальностей, а сторожа -- латыши, которые даже не всегда понимают русский язык. Но и среди заключенных русские если не отсутствуют, то все же в меньшинстве. Много евреев. Слышится польская речь. По-видимому, есть хохлы. Интеллигенции почти нет.

(Ярко вспоминаются мне теперь не упомянутые в письме: группа мужчин и женщин во фраках и бальных платьях, очевидно, привезенные сюда прямо с бала или веселого ужина; священник в соломенной шляпе, по растерянности забывший снять ее в помещении; почтенная старушка с дочерью подростком, как и я, не нашедшая свободных лежанок. Оторопевшая старушка старалась загородить собой от дочери куривших тут же проституток. Мальчишки-оборванцы, вероятно, воришки, одни бойко сновали в этой тесноте, будто выискивая что-то.)

Я поинтересовался, нельзя ли перевестись в камеру, где сидит Сережа. Начальник тюрьмы ответил мне буквально: "Вы арестованы, и у вас никакой воли не полагается. Оставайтесь, куда вас назначили".

Я выбрал себе свободную лежанку (без тюфяка, к моему удовольствию) и стал читать "Философию истории" Герье. Благо окно недалеко и света много. Читая, я наблюдал жизнь тюрьмы. Принесли обед. Щи в общей миске и каша. Хлеб, говорят, утром давали и даже сахар. Я был сыт и решил, что лучше не пробовать. Завтра на голодный желудок, наверное, понравится, а сегодня после твоей картошки и вкусной котлеты, пожалуй, составишь себе предубеждение против здешнего стола, что было бы невыгодно.

Узники заметили у меня газету и один за другим подходили ее читать. Нашлась наконец и знакомая фамилия, т. е. только фамилия, так как человек, ее носящий, мне не был знаком. Газета дала тему для обмена мнениями с разными ею пользовавшимися. Очевидно, известие о расстрелах было уже кем-то распространено. Впрочем, уныния ни на ком не видно.

Подметают полы по очереди сами заключенные. Когда начальник вручил одному метлу, вышло было пререкание. Но начальник настоял на своем. Чудно наблюдать эту смесь произвола и гражданственности. Заключенных называют гражданами, говорят вежливо. Бутерброды, доставленные родными для заключенных, уже выпущенных или уведенных в Бутырки, распределяются между заключенными, не имеющими денег и собственной провизии.

Сейчас принесли чай. Буду пить с твоим сахаром. Но где же Сережа? Говорят, утром здесь было много студентов и гимназистов, но их увели. Имеется ли в этом же здании другая камера, я не уверен.

Ну, будь здорова. Надеюсь, что Сережа не замедлил присоединиться к вам. А затем и я прибуду так же неожиданно, как был от вас увезен. Береги себя, девочек. Не волнуйтесь. В былое время я бы очень смущен был за течение дел, нарушенных моим внезапным арестом. Теперь же, когда никаких дел на мне не лежит, я чувствую себя бывшим человеком, не ответственным ни за что, кроме вас. О тебе и девочках и Сереже я все время думаю и умоляю вас беречь себя и друг друга -- для друг друга и ради меня. Целую крепко всех вас и поклоны низкие всем знакомым, близким и живущим с нами.

Крепко целую. М. С.

Желательно получить: 1) ложку деревянную для щей, 2) гребенку. Пост No 5 Понедельник. Сейчас меня перевезут в Бутырки".