Заграничная поездка 1914 года - 3

 Viareggio

Итак, мы опять в вагоне и, конечно, смотрим в окна. Сначала проносимся по окрестностям Боцена, нам уже известным. Затем перед нами мелькают новые виды: горы, ущелья, потоки, поселки, замки, крепости. Едва успели отъехать от Боцена, как мы уже в Италии, непризнанной, отторгнутой, но все же несомненной и бесспорной Италии. О том говорят названия станций, вывески, костюмы, типы, мелькающие перед нами, и, наконец, звучная итальянская речь, доносящаяся к нам во время остановок. Но вот и граница, и мы уже в Итальянском государстве. Быстро минуем Падую и несемся по плодородной Ломбардии. "Трехэтажное" земледелие по долине По. Дамбы, защищающие поля от наводнений. Оросительные каналы. Уединенные дома селян, утопающие в зелени. Поселки, красивые усадьбы и замки на выдающихся скалах, господствующих над окрестностью. Мы не отрываемся от окна. Все вызывает в детях живейший интерес. Я не готовился к путешествию, предполагая кое-что почитать в Боцене. А тут мы вдруг в Италии, и мне со всех сторон задают вопросы, требуют объяснений. Приходится оборачиваться старыми своими запасами, сохранившимися в памяти. Побуждаю, в свою очередь, молодежь мобилизовать в уме сведения учебников. Призываю на помощь Софию Яковлевну и Марию Федоровну. Экзамен выдался мне неожиданно серьезный. В течение всего дня я кое-как держался, но к концу дня впал в такую ошибку, которая грозила скомпрометировать меня в глазах не одного только моего семейства.

Мы быстро неслись к Флоренции. Там нам предстояло переменить поезд, чтобы через 2 часа ехать в Viareggio, куда мы должны были приехать в тот же вечер. Успеем ли во Флоренции между поездами выскочить из вокзала в город, на берег Арно или на Старую площадь? Как бы было приятно промять ноги и навестить своих любимцев. Друг перед другом я, София Яковлевна и Мария Федоровна рассказываем детям про Флоренцию. Между тем поезд наш несется по живописной Тоскании, то ныряя в туннель, то вылетая на волю, чтобы вновь врезаться в гору и выскочить в новом месте, открывая нам совершенно новую картину. "Флоренция! -- воскликнул я, увидев неожиданно раскинувшийся перед нами город.-- Вот собор, или нет, вот!" -- "А там, должно быть, Старый Замок виден сбоку". "В таком случае надо искать старый мост в этом направлении!" -- перебиваем мы с Марией Федоровной друг друга. Но поезд останавливается. Надо спешить, забрать багаж и выскочить. На итальянских facchino {facchino -- носильщик (ит.).} рассчитывать нечего, их никогда не дозовешься. И в одно мгновение наше семейство на перроне. В другое -- я, скорее, чем предсказывал, нашел оклеветанного мною facchino и передал ему квитанцию на багаж, который был сдан только до Флоренции и должно было пересдать его до Viareggio. В третье мгновение поезд уносится дальше, оставляя нас на перроне станции Пистоя, в полутора часах езды от Флоренции. Да, именно Пистоя, а отнюдь не Флоренция! Это был номер, и номер, выкинутый не горячим итальянцем, а степенным русским отцом семейства, перед всей станционной публикой, глазевшей на знаменитых путешественников! Хоть сквозь землю провалиться! А как тут скрыться на захолустной станции? Пришлось все вытерпеть и через час сесть на ближайший отправлявшийся во Флоренцию поезд. Скромненько, без приключений и без разговоров, прикорнув каждый куда как мог, добрались мы поздно ночью до Viareggio усталые и, признаюсь за себя, как бы помятые.

Viareggio приняло нас ласково и радушно. Ночью на вокзале нас встретил комиссионер гостиницы, в которой Катя задержала для нас комнаты, и в карете доставил нас в гостиницу. На следующее утро, едва мы успели встать, пришла Катя и предложила всем вместе идти на пляж, это средоточие курортной жизни в Viareggio. По дороге мы купили себе купальные костюмы и через несколько минут, взяв кабинки, сдаваемые для раздевания, погрузились в совершенно новые для нас наслаждения пребывания на пляже. Кто раз отведал эту негу, того на следующий день так и тянет к морю, и мы сделались ежедневными усердными посетителями пляжа.

Впрочем, за двухнедельное пребывание в Viareggio мы все же помимо посещения пляжа сделали ряд приятных прогулок в окрестностях Viareggio: по пиниевым рощам, прилегающим к нему; по фруктовым садам, искусственно орошаемым; по серо-зеленым оливковым рощам, покрывающим склоны окрестных гор. С Симой {Дочь Е. В. Барановской.} я провел целый день в горах, среди оливковых рощ, о которых я до того имел представление лишь по палестинским этюдам Поленова, и в памяти вставали давно забытые эпизоды Нового Завета. Все вместе с Катей съездили мы в Лукку, средневековый город, окруженный стеной, на которой разведен бульвар и растут вековые деревья. Провели день в Пизе с ее косой башней и меланхолическим кладбищем.

Для меня прелесть пребывания в Viareggio увеличивалась свиданием с Катей. Мы с ней давно не видались. Приятно и интересно было поговорить о многом. Катя чувствовала себя в Viareggio как-то особенно хорошо. Она только что проделала с большой для себя пользой курс грязевого лечения и уже успела отдохнуть от него, была бодра, деятельна. Своим Сутковым она была вполне довольна. Это когда-то, казалось, безнадежно разоренное имение сделалось, наконец, образцовым хозяйством, куда ее друг, профессор И. А. Стебут, посылал своих учениц для осмотра и для практики.

Кате минуло 55 лет, мне 43. Разница в годах между нами как будто скрадывалась теперь, когда и я оказался "в годах". Дома всегда стесненные недосугом, мы в Viareggio наслаждались возможностью часами проводить время в беседах, затрагивая постепенно все занимавшие нас вопросы. Как и все русские того времени, мы много говорили о внутреннем политическом положении в России. Еще во времена дальневосточных авантюр Абазы и Безобразова[1] говорили, что мы в России живем, как на вулкане,-- произойдет извержение и сметет все общественное устройство. Такая оценка нашего внутреннего положения за истекшие после того десять лет постоянно подтверждалась явной неспособностью государя, своекорыстием высшей аристократии и бюрократии, неподготовленностью буржуазии нашей к власти, бессилием интеллигенции и общественных сил, раздражением и беспокойством низов. Все же мне казалось, что не следует упускать из виду тех положительных процессов, которые происходят в стране и которые со временем могут привести совсем к другому положению. Быстрый рост промышленности за последние годы казался мне очевидным. Крестьянство, несомненно, тоже богатело, хотя, конечно, в его недрах и шел очень сложный процесс дифференциации деревни -- возвышения одних и пролетаризации других. Но при высокой промышленной конъюнктуре освободившиеся в деревне рабочие руки легко находят себе приложение в промышленности. При таких явлениях в молекулярном строении страны мне казалось, что начавшееся с 1905 г. и болезненно протекавшее преобразование государственного устройства, при всех зигзагах, какими оно идет, может все же доплестись в конце концов до какого-то разумного порядка. В таком случае катастрофа может быть избегнута, думал я. Не помешали бы нам только наши соседи, которые могут ведь, соблазнившись нашей беспомощной бестолковостью, попробовать захватить себе какие-либо преимущества в ущерб России. Тогда наше дело плохо, ибо воевать Россия сейчас, конечно, не может.

И вот раз, когда мы так беседовали с Катей на веранде у моря гостиницы, где она стояла (вечером 15/28 июня 1914 года!), мы заметили необычайное оживление среди сидевших за соседним столом гостей. То были итальянцы, так как если наша гостиница обслуживала преимущественно иностранцев, то Катина посещалась своей итальянской аристократической публикой. Волнение вызвано было каким-то известием, опубликованным в только что вышедшем прибавлении к итальянской газете. Повторялись слова "эрцгерцог" и "Сараево". Я вышел на улицу, чтобы купить это экстренное добавление, но оно у газетчиков было мигом распродано. Наконец Сережа, перебежав улицу, успел у мальчика-газетчика перехватить его последний экземпляр. То была телеграмма об убийстве в Сараево сербом наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой[2].

"Так судьба стучится в дверь", -- истолковал кому-то Бетховен вступительные звуки своей 5-й симфонии. Мы обыкновенно так невнимательны и так непонятливы, что не замечаем стука судьбы в дверь нашу, и нет нам Бетховена, который бы растолковал нам эти звуки... Привыкшие у себя на родине к постоянным террористическим актам, мы обменялись соображениями о причинах сараевского события и могущих произойти международных осложнениях. Мы были, однако, далеки от мысли, что приближается шквал, который вырвет нас с корнем из почвы, где растем, и развеет по всему свету...

Две недели пролетели в Viareggio незаметно. Надо было двигаться в Тироль, тем более что приехавшая туда без нас Н. Н. Львова писала нам, что погода установилась теплая и в горах хорошо. Упаковавши свои вещи и взяв билет в поезд, мы пошли в последний раз на пляж. Лениво, чуть заметно плескались маленькие светло-голубые волны о светлую линию прибрежного песка. "Ласкового", как его метко назвали наши девочки. Белесовато-голубое море без резкой черты горизонта сливалось с небом. Внизу оно казалось таким же бледно-голубым, и только в зените становилось оно синим. А со стороны берега на фоне синего неба вырисовывалась ломаная линия невысокой возвышенности, покрытой серо-зелеными оливками. Ниже белел ряд каменных отелей, а еще ниже, совсем перед нами, ярко пестрели раскрашенные в разные цвета кабинки. Надо было расстаться с этой благодатью и расплатиться с содержателем кабинок сеньором S. Громадного роста, плотный, бронзовый от загара, с отвислым брюшком, в одних трусиках и соломенной шляпе с огромными полями, он стоял тут как господин, пася свое стадо клиентов и чувствуя себя хозяином этого пляжа, моря, солнца и прочих даров природы. Самодовольно и покровительственно похлопал меня по плечу, приглашая вновь приехать в будущем году. И мы, обвороженные прелестями Viareggio, обещали...