Лица, не бывавшие в свеклосахарной полосе, не имеют представления, насколько она своеобразна. Введение свекловодства вносило громадные перемены не одного только агрономического характера в округе, где оно внедрялось. Перемена севооборота. Глубокая пахота, откорм скота, черные пары, передвижка работ во времени, усиленный спрос на рабочие руки и на извоз и многое другое сказывалось и на быте окрестных крестьян, и на самом ландшафте. Наша сильно пересеченная местность давала возможность с горба водораздела окидывать взором большие пространства вокруг. Среди желтеющих хлебов всюду виднелись густо-зеленые свекловичные плантации и черные пары. Как сшитое из лоскутков одеяло пестрели общинные крестьянские поля с их узкими полосками ржи, овса, проса, гречи, среди которых нашими стараниями стали появляться лоскутки, занятые сахарной свеклой или викой с овсом. Когда рядки свеклы на плантации еще не сомкнулись и между ними чернела разрыхленная, смоченная дождем почва, красивы были их убегающие вдаль и там в перспективе сливающиеся параллельные изумрудные по черному фону линии. Красными, черными, белыми и желтыми, в зависимости от происхождения из той или иной деревни, цепочками пересекали плантации ряды полольщиц. Мерно тянулись по черным парам, постоянно перепахиваемым, серые черкасские волы. По дорогам шли обозы с сахаром, углем, известью и другими материалами. На полях и на дорогах никогда не прерывались работы. Женщины, на труд которых во время полки, прорывки и копки бурака предъявлялся небывалый до того спрос, буквально эмансипировались от зависимого своего дотоле положения в семье. Весь свой заработок на плантации они считали своим личным достоянием. Девушки копили приданое, замужние тратили на себя и на детей, но в хозяйство заработка с плантаций не сдавали. И этот культивировавшийся плантациями индивидуализм простирался так далеко, что крестьяне-плантаторы при полке и прорывке собственного бурака видели себя вынужденными платить за работу "своим девкам", как они говорили, и не только глядевшей вон из дома женской молодежи семьи, а собственным даже женам своим, равняясь в размере поденной платы по заводу. Иначе те уходили работать на заводские плантации, где к тому же бывало многолюдно и весело, где играла музыка, ночью же шел разудалый пляс; где известны были все новости и сплетни и где к концу сезона можно было получить в награду "подарок" -- двугривенный платочек.
Полка-прорывка в первой половине лета и копка бурака осенью не могли быть исполнены силами одного только местного населения. Приходилось брать людей из соседних губерний, преимущественно хохлов. Заблаговременно, еще в феврале, рассылались приказчики по тем деревням, откуда приходили полольщицы и копщики, чтобы обеспечить их приход на плантации в предстоящий сезон. Выдавались задатки и писались договоры. Отмечу характерную особенность последних. Нужда в людях была так велика и желание обеспечить себе их явку настолько сильно, что при острой конкуренции между заводами-нанимателями в этих договорах с полольщицами перестали устанавливать цену поденного дня (т. е. самую, казалось бы, важную часть договора), а писали, что платить будет наниматель по той цене, какая установится во время сезона. И не выходило никаких по этому поводу недоразумений.
На осеннюю уборку бурака приезжали хохлы с женами и детьми. Они таборами располагались в августе на плантациях и держались на них в своих шалашах до окончания копки, примерно до конца сентября. В темные осенние ночи костры копщиков на плантациях и теснящиеся вокруг них люди представляли своеобразное зрелище. Случались изредка, под покровом ночи, потасовки между молодежью пришлых "хохлов" и местных "кацапов" -- то на почве обоюдной защиты своих "девок", то на борьбе за заводские заработки, которые местные крестьяне, хотя и не имели возможности выполнить сами, все же склонны были рассматривать как свое достояние.
На заводе летом шла работа по ремонту. Производство начиналось обыкновенно около 8 сентября и в среднем длилось 80 дней, более или менее, в зависимости от урожая бурака. Работа велась днем и ночью, первые годы, как всюду, в 2 смены, затем мы ввели 3 смены по 8 час. Все заводское население и приезжие из экономии ежегодно принимали участие в торжестве "освящения" завода после ремонта, происходившем обыкновенно накануне пуска производства. Оно состояло из молебна на заводе, улучшенного обеда в столовой для мастеровых и вечером ужина у директора для служащих. Он обыкновенно проходил весело и шумно. Выпивали здесь изрядно и засиживались до позднего времени, невзирая на предстоявший ранним утром, в 6 часов, пуск завода, требовавший от всех максимального напряжения. Но уж такова была русская тогда повадка. Где немец говорил: "Я сегодня раньше лягу, потому что мне завтра рано вставать надо", там у нас рассуждали так: "Завтра рано вставать надо, не стоит, стало быть, сегодня ложиться". Барственное расточительство сил, плодившее неврастении!
Такова была обстановка, в которой с 1899 по 1904 гг. ежегодно приходилось проводить около 6 месяцев. Кроме директора и управляющего, в деле всегда работало еще несколько образованных человек: химик, механик, иногда сменные помощники, практиканты, врач, фельдшерицы и учительницы. Таким образом, всегда были кругом интеллигентные люди. Неизменно проводила у нас лето мать Софии Яковлевны, с которой мы были очень близки. Приезжал всегда на более или менее значительную часть лета Н. А. Мартынов. Часто гащивали братья Софии Яковлевны. Одно лето погостила еще совсем тогда молоденькая Вера Александровна Дилевская. Живая, радикальная и прехорошенькая, она произвела фурор среди заводской молодежи, и наш доктор, воспитывавший своих дочерей в строгих немецких правилах, видимо, был немало смущен впечатлением, какое производила на них наша молодая и решительная гостья.
Свободное копирование
