В феврале мы с Софией Яковлевной поехали за границу. Сначала в Париж. Там лежала в послеродовой горячке Ек. Ал. Бальмонт. За ней ухаживали ее сестра Маргарита Алексеевна Сабашникова, моя сестра Нина, жившая в Париже с детьми и Ольгой Андреевной Граковой. Все жили в пансионе Wan Pelt, где и мы устроились. Положение Екатерины Алексеевны было очень серьезное, и это накладывало тень на жизнь нашего кружка. Поддерживала настроение ежедневно навещавшая пансион бодрая и жизнерадостная Глафира Алексеевна Абрикосова. Она уже давно осела в Париже, кончив курс медицинских наук и защитив у Шарко диссертацию по истории истерии в средние века. Она казалась истой парижанкой, сохраняя в то же время обаяние чисто русской, скажу даже, московской непосредственности. Женщина умная, деятельная, она в Париже -- этих современных Афинах наук и искусств -- нашла свое счастье с выдающимся парижским невропатологом, хорошо известным по его книгам и у нас в России. Надо перенестись в обстановку того времени, чтобы оценить, сколько независимости характера требовалось, чтобы решиться на это. Он уже был женат на француженке и брака своего не расторгал, почему их с Глафирой Алексеевной отношения никак не могли быть узаконены. Она сохраняла свою девичью фамилию, называла его "отец моих детей" и вообще в столь щекотливом положении проявляла много такта и умения жить.
Константина Дмитриевича мы застали в отчаянном состоянии. Много недель уже длилась у постели больной жены его борьба между жизнью и смертью. Между тем Константин Дмитриевич не был рожден для испытаний и длительной борьбы. Вся природа его протестовала против такого его порабощения несчастию. Мне иногда даже казалось, что он как ребенок способен возненавидеть или даже прогнать и врачей, и всех нас, своим присутствием постоянно напоминающих ему об опасности, угрожающей Екатерине Алексеевне, тогда как ему так хочется, так нужно, чтобы она была спасена, здорова, счастлива. О какой-нибудь творческой работе он и не думал. Но и простое чтение давалось ему трудно. В этих обстоятельствах я не находил в себе твердости отказать ему вечером перед сном сходить с ним в какое-нибудь кафе околотка, каких в Париже так много на всех перекрестках. Обыкновенно все обходилось очень скромно, и мы через часок шли уже домой за мирной беседой, уничтожив неизменный demi longuet с соусом и несколько рюмок коньяка. Бальмонт рассказывал о том, что за день прочел общеинтересного, я делился своими парижскими впечатлениями. Часто речь вертелась около плана "семидесяти толковников", как мы в шутку называли обсуждавшийся нами в издательстве план выпуска в свет в образцовых переводах произведений мировой литературы, к чему предполагалось привлечь лучшие силы. Бывали, однако, случаи, что Константин Дмитриевич вдруг как бы срывался с цепи. Непреодолимо устремлялся он тогда из одного кафе в другое. Обычная порция коньяка вызывала внезапное опьянение. Сговориться с ним становилось невозможным. Не находя способа отвести его домой и не желая оставить его в таком положении, я вовлекался в бестолковое шатание из одного угла Парижа в другой, пока ходьба да свежий воздух не протрезвляли его от внезапного его опьянения.
С братом Федором мы в этот мой приезд в Париж видались мало. Он почти не заглядывал к сестре и редко наведывался к Екатерине Алексеевне. Я несколько раз заходил к нему, но или не заставал дома, или находил его замкнутым и неразговорчивым. Раз он позвал всех нас обедать, но устроил обед не у себя на квартире, а в ресторане. Он переживал в это время трудные обстоятельства, о которых я узнал только впоследствии и о которых скажу несколько слов в другом месте.
Мало воспользовались мы в этот свой приезд Парижем. В театрах и концертах почти совсем не были, проводя вечера в большинстве случаев дома с сестрой. Днем, впрочем, ежедневно бывали либо в музеях, либо осматривали город и памятники. На память о Лувре мы купили большую поясную фотографию Венеры Милосской, которая и до сих пор сохранилась в рамке и под стеклом и последнее время нашла себе даже полезное применение в фотографических работах Григория Яковлевича {Григорий Яковлевич Артюхов, муж Нины Михайловны, дочери М. В. Сабашникова.} и Нины. Мы вывезли также тогда из Парижа большую фотографию Собора Парижской Богоматери, подаренную Софии Яковлевне Лидией Федоровной Тимофеевой. Ни нарядов, ни безделушек, которыми Париж славился, София Яковлевна не покупала.
Из Парижа мы проехали в Милан, соединившись дорогой с сестрой Софии Яковлевны Людмилой. Так втроем мы посетили Милан, Венецию, Вену. В апреле вернулись в Москву.
Здесь Сережа в наше отсутствие нашел покупателей на дом на Арбате и на дачу в Жуковке. Мы их продали. Ввиду беременности Софии Яковлевны и скопившегося в связи с продажей дома и дачи обилия дел в Москве, я решил провести лето в Москве, сняв дачу в Гущенках по Нижегородской ж. д. Ежедневно ездил в Москву утром и возвращался вечером на дачу. Вечерами читал вслух Софии Яковлевне Толстого, которого мы так тогда том за томом перечли полностью. Для себя, Сережи и конторы я снял три квартиры во владении Лисицына в М. Толстовском переулке, куда мы осенью и переехали. 30. XI. 98 ст. ст. в доме Лисицына у нас родился первенец наш, названный по брату моему Сергеем.
Свободное копирование
