Голод - 2

Рассказ Александры

Голод усиливался, свирепствовали эпидемии. Зимой 1921–1922 года люди умирали сотнями, тысячами на улицах Харькова. Было неописуемо тяжело, особенно в середине зимы, когда множество бездомных, беспомощных людей просто замерзали на улице. В городах и деревнях царило насилие и отчаяние.

Мы с мамой обменивали наши последние ценности на еду, и только так выживали. Обмен на черном рынке уже давно заменил нормальную торговлю — никто не принимал наличных денег, поскольку в течение дня они теряли половину своей стоимости.

Однажды я вернулась домой довольно поздно, на улице уже совсем стемнело. Открыв дверь в комнату, где мы с мамой ютились, не услышала ее обычного радостного возгласа: «Ну, наконец-то дома! Слава Богу». Мне сразу показалось, что комната пуста. «Куда же ей деться?» — мелькнуло в голове. Тем более было видно, что мама меня ждала. Печка была растоплена, и что-то на ней даже варилось, тихо попыхивая и выпуская пар. Комната, как всегда, освещалась масляной самодельной лампочкой. Войдя в комнату с улицы, трудно было что-либо сразу, не привыкнув к полумраку, рассмотреть.

Хоть уже и было начало весны, и днем на солнце бывало довольно тепло, к вечеру же сильно холодало, и снова накрепко замораживало все, что успевало на солнце немного оттаять. В тот день к вечеру снова вернулась зима, и за несколько часов навалило снега чуть не по щиколотку, и оттого даже в сумерках все было белым и снежно-светлым. Войдя в полутемную комнату, я сразу не заметила, что мама никуда и не уходила, а как-то жалко, безмолвно и покорно лежала на полу без чувств. Одна нога была поджата, как сломанная, на другой, вытянутой ноге лежала мокрая швабра, руки были широко раскинуты, точно в удивлении, что же это такое со мной случилось. Чуть дальше валялось опрокинутое ведро, и все вокруг было залито водой.

Я, не помня себя от ужаса, думая, что мама умерла, бросилась к ней и попыталась поднять. От ее тела исходил обжигающий сухой жар. Точно прикоснулась к горячему песку, нагретому знойным летним солнцем. «Что делать? — вертелось у меня в голове. — Господи, что же делать?». От страха и волнения за маму я не могла сразу сообразить, куда бежать, к кому обратиться за помощью. Это был первый раз, когда я вдруг почувствовала всем сердцем, что гибнет мой дом, мой ласковый, родной и теплый дом. Куда же деваться, если не будет дома? Весь мой дом — это мама, которая лежит теперь на полу, точно сломанная кукла, и ко всему безучастна и глуха.

Прошло много лет с тех пор, и очень часто мой, казалось, так крепко построенный дом, начинал рушиться легко и беспричинно, но тот первый случай навсегда оставил след неуверенности в прочности и надежности моего дома, и мне его так никогда и не удалось забыть. То, что произошло в тот вечер, дало мне понять, как ничтожна и пуста наша самоуверенность. Мой дом, мой мир разваливался, как размытая дождем куча глины. Придя немного в себя, я, оставив маму лежать на полу, выбежала снова на улицу и понеслась к самым близко живущим от нас знакомым. Слава Богу, все оказались дома, хотя опять же, войдя к ним в квартиру с улицы, где искрился белоснежный снег, я не сразу смогла различить, сколько их там было. Тот же маленький светильник на столе. Как будто такая же, как и у нас, печурка, и так же на ней что-то пыхтит и исходит паром. От светильника идет свет не дальше стола, на котором он и стоит. Огонь от масляного фитиля трещит и, извиваясь смрадной лентой, освещает красноватым светом круг вокруг себя, а дальше все тот же мрак, колышущееся тени. Но никто не обращал на это внимания и не старался поправить фитиль — все знали, что это ненадолго.

Войдя к ним, я сразу почувствовала, что эти люди, несмотря на внешние невзгоды, крепко держатся вместе и чувствуют себя членами настоящей нерушимой семьи. «Боже мой! Они еще ничего не знают, — бессознательно мелькнуло у меня в голове. — Не знают, как легко можно остаться совсем одному, потерять любимых, в одно мгновение стать несчастным». Очевидно, даже при слабом освещении вид у меня был не совсем обычный, потому что почти сразу ко мне устремились все, кто был в комнате. Окружили и, еще не зная, что случилось, только видя мою растерянность, стали обнимать и успокаивать меня. «Что с тобой? Только, ради Бога, не волнуйся. Иди, садись на диван, или лучше всего поближе к печке, и постарайся успокоиться, а потом расскажешь». Они вели меня к печурке и говорили все одновременно, может быть, просто бессознательно желая отдалить от себя что-то страшное, надвинувшееся на них с моим приходом. Я тогда не очень соображала, что нужно делать, мне хотелось сесть, закрыть глаза и крепко заснуть. Вдруг окажется просто дурным сном то, что мама без сознания лежит на полу. Или зарыдать и броситься на пол от своей беспомощности, потому что даже здесь, у друзей, никто не мог мне помочь, никто не мог вернуть прежнюю маму. Усадить меня им так и не удалось, я стала плакать и уговаривать их скорее идти со мной, чтобы помочь мне поднять маму с пола. Я ничего толком не могла сказать, но они сразу поняли, что надо быстрее бежать к нам в дом.

Как почти в каждой семье в те времена, мужчин в доме не было. Дома остались женщины, старики, совсем маленькие дети и подростки. Многие молодые мужчины не вернулись с войны, хотя официально война закончилась уже года три тому назад. Никто не знал, погибли они или попали в плен к немцам. Получить о них какие-либо сведения не было возможности из-за постоянных военных действий и бунтов. Поэтому каждая семья, в которой мужчины пропали без вести, все еще жила надеждами, что вот-вот произойдет чудо, и любимые вернутся домой. Эта семья тоже не была исключением: муж старшей сестры исчез неизвестно куда, оставив главой семьи крошечного сына, которого Мила родила, когда отец ребенка был уже где-то в Польше, сражаясь против немцев. Последнее письмо от него было из тех мест. И это все. С тех пор прошло целых три года. Они ничего о нем не знали, но очень надеялись на его возвращение. Надеждами тогда главным образом и жили. Две другие сестры были моими подругами — Нина старше меня на год, а Лида на год младше. Их отец, совсем еще нестарый человек, к счастью или же к несчастью семьи, не подлежал военному призыву, так как уже несколько лет был душевно болен. Я тогда не интересовалась этим, поэтому никогда и не знала, что с ним произошло, отчего он стал таким, каким мы привыкли его видеть — тихим, беззлобным и ко всему безучастным. Целыми днями он, совсем незаметный, сидел в кресле, бережно и любовно закутанный в большой клетчатый плед женой и дочками.

Все в этой семье, конечно, держалось на любви и жертвенности их собственной мамы. Она целыми днями либо стояла в очередях за пайками, либо дома готовила еду, штопала, кормила своего больного мужа с ложки, нянчила внука. И в результате из полной солидной дамы, какой я ее помнила, превратилась, как и моя мама, как и тысячи других святых русских матерей, в тоненькую, согнувшуюся под непосильным бременем жизни, словно недорубленное пополам деревце, скорбную тень того, что было в прошлой жизни, в хорошей мирной жизни. Но, как бы не сгибались их спины под тяжестью работы и забот, эти хрупкие женщины все равно оставались надежными опорами для своих семейств. Им приходилось проявлять нечеловеческую изобретательность, чтобы накормить свою семью и по возможности уберечь от всех напастей. Мои подруги Нина и Люда были, как и я, веселыми, беспечными, мало обращающими внимание на жизненные невзгоды девочками. У них была мама, с которой они жили, как за каменной стеной.

Кое-как узнав от меня, что дома что-то случилось, что моя «каменная стена» повалилась, они накинули на себя, что первое попало под руку и, подхватив меня, понеслись ко мне домой. Все четыре женщины так испугались за меня и маму, что в первый раз в жизни оставили дома без присмотра маленького Юру и душевно больного отца. От того ли, что все они так за меня испугались, или просто от их чуткости, теплоты и участливости, но я вдруг почувствовала себя спокойнее, появилась надежда, что они помогут нам, не могут не помочь. В первый раз я поняла, что искреннее желание помочь может исходить не только от родного человека. Оказалось, чужие тоже могут успокоить и дать надежду, что опять все будет хорошо.

Маму мы нашли на полу в том же положении, без сознания. Общими усилиями мы перенесли ее на кровать. Все это делали быстро и молча. Никто не произнес ни слова, только когда положили ее в постель, кто-то тихо сказал: «Теперь мы побежим за доктором, а ты оставайся и присматривай, чтобы она не свалилась с кровати». Прошло еще какое-то время, пока они вернулись вместе с доктором. Найти доктора в то смутное время было само по себе чудом, да еще почти что ночью, когда уже никто, разве только большой толпой, выходить на улицу не рисковал. Тогда чуть не каждую ночь на улицах города происходили бессмысленные убийства и грабежи. Но, к счастью, ничего не помешало им по дороге, и они очень скоро нашли врача, хоть и старенького, но все же настоящего доктора, который жил неподалеку. Где тогда можно было найти молодого доктора?

Осмотрев маму, он объявил нам, что у нее, очевидно, сыпной тиф, что больна она, возможно, уже несколько дней, и начало болезни переносила на ногах, что довольно удивительно для женщины с таким слабым здоровьем, но чего теперь только не бывает. Врач говорил холодным и бесстрастным голосом, что дома ее оставлять нельзя, лучше всего было бы отправить в больницу, и что он постарается похлопотать и как-нибудь доставить ее в госпиталь. Потом он устало поднялся и направился к двери, и вдруг, проходя мимо меня, положил мне руку на голову, погладил ласково и насмешливо сказал: «Не грусти, курносая, мы еще маму твою вернем обратно к жизни. Все устроится. Ну-ка, улыбнись!». И быстро вышел. Мы все окружили мамину постель и молча, не зная, что делать, стояли возле нее. Мама лежала в том же положении, в котором мы ее оставили, не двигаясь, совершенно безмолвно. Никто из нас ничем не мог помочь, оставалось только терпеливо ждать и надеяться, что нашему доктору удастся добиться чего-нибудь. Сколько прошло времени, я не знаю, мне показалась, что вечность, только, наконец, наш доктор вернулся. Привел с собой еще двух человек. Эти люди принесли носилки, положили маму на них и унесли. Доктор, выходя, сказал мне: «Удалось найти для нее место в больнице, там ей будет лучше. Я постараюсь сделать все, что возможно, буду сам за ней смотреть. У меня там много других больных, и я там каждый день бываю. Не волнуйся, все будет хорошо. Бог не выдаст, свинья не съест». Также он сказал мне, в какую больницу ее везет, и велел оставаться дома, а завтра прийти и навестить маму. Вот и все.