Дом умирал. Обыски и слежка, грубые вторжения не оставляли больше места милым теням прошлого, но парк оживал весной, как бы наперекор всем разрушениям, оживал бурно и беспорядочно, тем свободнее, что садовника Вацлава больше не было.
Дверь гостиной распахивалась в парк, на яркий свет украинского дня, на зеленую свежесть аллей, запахи и цветы сирени и роз. Утром мы с бабушкой спускались в парк. Большими садовыми ножницами она срезала длинные стебли роз и клала в корзинку, которую я ей протягивала. Иногда мы обходили все клумбы и часто сидели на старенькой скамейке у дорогих могилок.
Посредине большая могила бабы Муни, вся покрытая бархатистыми разноцветными анютиными глазками. Справа маленькая могилка моей сестрички Киры. Много позже я поняла мамино горе, сравнивая даты. Кира Манштейн — родилась 1 апреля 1911 года, скончалась 21 сентября 1912 года. Я же родилась 23 августа того же года. Я появилась на свет как-то неуместно, и кажется, еще в колыбели чувствовала мамино горе. Но в любви моих родителей я никогда не сомневалась.
Подрастая, я открывала полный интереса мир. В тот тяжелый 1918 год я была часто предоставлена самой себе, но у меня осталось о нем самое богатое воспоминание.
Мама была слишком занята работой и двумя малолетними девочками, чтобы заниматься моим учением. Анна Георгиевна — «Ага-го» для детей — научила меня читать время на больших часах в столовой. По мнению бабы Таты, дети должны воспитываться и учиться в корпусах и в институтах, и ей не приходило в голову засадить меня за уроки. Зато она часто привлекала меня к своим занятиям. Надо сказать, что я никогда не видела ее в бездействии и что, конечно, я старалась ей подражать. Интерес, с которым она все делала, был заразительным. Она не пыталась встать на мой уровень, она мне доверяла. Тем стыднее было мне, что я ее разочаровала — правда, только один раз, но я это никогда не забуду.
Я хорошо помню тот вечер. Мы сидели с бабой Татой в ее комнате около кровати, в которой еще не так давно баба Муня, опираясь на множество подушек, составляла по вечерам меню с помощью Михаила Ивановича. Новые однотонные, светлые обои заменили старые, с цветами в больших медальонах. Занавески из толстого полотна с мелкими букетами роз были задернуты. В саду темнело… Баба Тата, поглощенная замысловатым узором вышивки и собственными невеселыми мыслями, молчала… Считалось, что вышиваю и я. Время как бы остановилось… Тогда потихоньку, не нарушая царящего оцепенения, я воткнула иголку в электрический провод настольной лампы. Неожиданность вспышки, ослепительная искра — мы обе вздрогнули, и все вернулось на свое место. Бабушка сделала мне замечание, и вышивание было изъято из образовательной программы.
Конечно, танцы были намного занимательнее рукоделия. Примостившись около рояля, я смотрела, как баба Тата танцует с Макаренем менуэт. Из-под пальцев Анны Георгиевны легко и беззаботно лились чистые звуки старинного французского танца с его многочисленными фигурами, плавными движениями и глубокими реверансами. Менуэт танцуется небольшими шагами — откуда и произошло его название.
Дети ничему не удивляются. Все вокруг нас рушилось, но для меня эта пара, танцующая менуэт в большом светлом зале, была и останется на всю жизнь очаровательной картиной из далекого прошлого. Позже я поняла, что это тоже пример человеческого достоинства: отказ быть обреченной жертвой не зависящих от нас обстоятельств! Все прекрасно сознавали окружающую опасность. Все были готовы, когда придет время, ее встретить. А пока жизнь текла своим чередом.
Только близкие знакомые и старые слуги присутствовали на крещении Шуры, как и мой маленький приятель Сережа со своими родителями. У его мамы была странная прическа, она много смеялась и старалась понравиться. Сережа от этого страдал. Они жили теперь в павильоне в парке, и мы часто виделись. Сережа — тихий и добрый мальчик. Так открылся для него волшебный мир «моего» Рубежного.
Свободное копирование
