Осень, зима 1918/19 года. Новости доходили нерегулярно; самые разные тревожные слухи распространялись запуганными людьми. Одно лишь было ясно для всех: не надо быть помещиком и не надо иметь офицеров в семье.
Мы были неоспоримо хозяева Рубежного — «паны». С другой стороны, мы были семьей учительницы, ученики которой были дети рабочих; учительницы, очень любимой своими учениками. Для мамы они были прежде всего дети, и часто несчастные дети. Она иногда возвращалась домой расстроенная:
— Маленькая Саша ошпарилась!
— Нюра упала со второго этажа!
Она носила им игрушки, которые могла еще найти в доме, она страдала за них, и дети это знали. Между хорошим преподавателем и учениками устанавливаются особые отношения, в которых ни социальные, ни политические условности не имеют никакого значения. Впоследствии я испытала это на собственном опыте!..
Вскоре, совсем неожиданно, появился уже знакомый бабушке «человек с коляской и 5000 рублями». Он был теперь комиссаром округа! Сохранил ли он хоть немного благодарности к бабушке? Во всяком случае с обыском он пришел только один раз и, как видно, потому, что не мог от этого уклониться; держал себя при этом вполне корректно.
Зато члены комитетов учащали обыски. Конечно, фотографии военных и военные отличия — эти явные «признаки контрреволюции» — были давно зарыты в парке, под кустом сирени. Мы откопали их позже.
Правда, тетя Аня не нашла небольшую коробочку с золотыми монетами, которую зарыла еще до нашего приезда. Мама только удивлялась: «Русской доверчивости нет границ!»
Местность была открытая; пожалуй, даже издалека, несмотря на темноту, можно было увидеть тех, кто участвовал в этом предприятии… Австрийский военнопленный Вацлав, который работал в Рубежном садовником, копал землю. Ничего нельзя поставить ему в вину, общее мнение о нем было самое хорошее, но знали-то его только год или два, и, даже будучи безупречно честным, сумел бы он никогда не проговориться?
Закопав «контрреволюцию» в парке, мы спокойнее ждали обысков. Ждали когда угодно, и днем и ночью. Знали ли те люди, что они ищут? Многие из них были, наверное, просто любопытные.
— Смотри, Ванька, — говорил деревенский парень товарищу, крутя выключатель в зале, — поворачиваю один раз — одна лампочка зажигается, поворачиваю два раза — две лампочки зажигаются…
Раскрывая шкафы, они переворачивали белье, содержимое ящиков вытряхивали на пол…
— Ищите, раз это ваш долг, — говорила бабушка, — но будьте вежливы. Это инструкции вашего правительства, — и она разворачивала перед ними местную газету.
Спокойствие бабы Таты и мамы, безусловно, производило впечатление. Возможно, наши визитеры думали, что кто-то за нами стоит! Спокойствие! Ни при каких обстоятельствах не предаваться панике! Ведь опасность была во всем!.. Во время обыска разговор беспрестанно шел о «врагах народа» и о том, что их ждет.
Однажды мама, очень некстати, возмутилась. На вопрос, кто ее муж, она поначалу осторожно ответила: «Моряк». Колебания в группе, переглядывания и наконец успокаивающий вывод:
— Это хорошо. Матросы были первые львы революции!
— Но мой муж не матрос! Он офицер!
Не то возмутило маму, что папу сочли за матроса, а то, что его произвели в «льва революции». К счастью, мамины замечания не всегда были настолько опасны. В павильоне в парке размещалась большая юридическая библиотека дяди Мирона. Однажды во время обыска один из молодых «активных деятелей» заявил, что все книги надо сжечь, так как судить следует по совести, а не по законам. На это мама ответила, что «закон одинаков для всех, в то время как совесть…»
Особенно хорошо помню я один из таких обысков, который мог плохо закончиться. Группа членов одного из комитетов, очень разнородная, в полумраке гостиной рылась в ящичках письменного стола. Как была забыта и попала им в руки фотография генерала Насветевича в форме и при орденах?!
— Вот она контрреволюция! Мы ее уносим! Вы за нее ответите!
— Вы ее никуда не унесете. Это фотография моего отца, который давно умер и не представляет никакой опасности для революции!
Бабушка внимательно искала глазами в группе хоть одно знакомое лицо:
— Да вот же один из старшин деревни! Он вам скажет, что это давно уже скончавшийся Александр Насветевич.
Старый крестьянин это подтвердил. Обыск продолжался, и вдруг неожиданно среди бумаг они увидели портрет Александра II, подаренный когда-то Насветевичу и подписанный рукой самого Государя. Мама признавалась потом, что сердце у нее замерло от страха.
— Опять их отец! Оставь, — сказал молодой парнишка, читая через плечо своего товарища подпись императора.
Иногда слежка принимала скрытую форму. Однажды во время обыска какой-то бородач ласково выведывал у меня, где мой папа. Я действительно этого не знала и могла ему ответить, не прибегая ко лжи. Но если бы и знала, то все равно ничего не сказала, так ясно чувствовала я в нем неискренность. Как часто недооценивают взрослые суждение детей!
В длинные зимние вечера в темном парке скользили украдкой смутные тени. Мы знали, что за нами следят через ярко освещенные окна. Макарень, который часто приходил к нам, был потрясен. Он не скрывал, что мамина и бабушкина неосторожность пугает его. А они, в свою очередь, считали его трусом. Трусом он, конечно, не был, иначе давно прервал бы с нами всякие отношения. С каких пор обосновался Макарень в Донбассе? Застал ли он еще те счастливые времена, которые безвозвратно ушли со смертью бабы Муни.
Свободное копирование
