Постепенно отступал страх, сковывавший нашу жизнь в течение последних тридцати лет. Это тоже происходило медленно, как бы маленькими капельками вытекая из сердца и ума. Думаю, что до конца он не вышел ни тогда, ни даже теперь, в конце восьмидесятых годов, и где-то сидит внутри у тех, кто пережил тридцатые — начало пятидесятых годов. Тем не менее после 1956 года началось некоторое оживление и обновление на идеологическом фронте, в том числе и в истории. Хотя до переоценки всех ценностей, которая происходит теперь, было далеко, все же в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов делались робкие попытки отойти от некоторых стереотипов в понимании отдельных исторических и философских проблем (конечно, исключая историю КПСС и историю советского общества). Вообще, стало легче дышать, безопаснее высказывать «крамольные» мысли, более объективно относиться к зарубежной историографии. Но даже эти попытки «свободомыслия» встречали довольно упорное, иногда скрытое, иногда открытое сопротивление в руководящих органах, в частности в отделе науки ЦК, в министерствах высшего образования республиканского и союзного уровня. Благие начинания, например знаменитый в то время приказ Министерства высшего образования № 101, разрешавший сокращение лекционных часов и дававший некоторые послабления студентам в обязательном поселении лекций, упиравший на самостоятельную работу учащихся, на более качественное изучение языков, фактически быстро свели на нет. Его долго обсуждали у нас на истфаке, на Ученом совете, членом которого я к тому времени уже была (кажется, это происходило в 1959—60 году), высказывалось много интересных предложений, как улучшить преподавание истории. Но в конце концов результаты оказались не очень значительными. Дело уперлось в так называемые общественно-политические дисциплины: историю партии, политэкономию, истмат, диамат, научный коммунизм. На них отводилось раньше более трети учебного времени. Но все попытки хоть немного сократить эту непомерную квоту разбивались о стену сопротивления как самих этих кафедр на факультете, так и в ректорате и министерстве. И это при том, что все названные дисциплины, за редким исключением, читались плохо, вызывали раздражение студентов, что вело к снижению посещаемости. Получалось, что сокращать учебные часы можно только за счет специализации, языков новых и древних. Помню, как на одном из советов заведовавший тогда кафедрой истории КПСС профессор Савинченко говорил, что обучать историков латыни вообще не нужно, так как это возрождает традиции реакционной гимназической системы.
В результате долгих обсуждений и словопрений все фактически осталось по-старому, так как сокращать специальные предметы было невозможно, а порушить или хотя бы потеснить «идеологические» дисциплины было нельзя. Единственным положительным результатом этих долгих дискуссий стало все же увеличение количества часов и улучшение преподавания новых иностранных языков, которое заметно повысило уровень выпускаемых факультетом специалистов-историков.
Свободное копирование
