Известие о войне между Россией и Германией, находившейся в состоянии войны против Англии — союзницы Польши, естественным образом воодушевило поляков. Один из них (не из нашего вагона) зашел слишком далеко в выражении вспыхнувшей самоуверенности. Его за что-то посадили в карцер (да, и в тюрьме на колесах имеется карцер), и оттуда доносились его крики:
— Я польский офицер, кого вы держите в карцере?
И мы услышали ответ солдата НКВД:
— Польский офицер? Польских офицеров мы сажаем в уборные!
Оба они предвосхитили подписание советско-польского договора.
Однажды поезд сильно притормозил, и по обе стороны полотна мы увидели окопы и людей в лохмотьях. Вдруг послышалась знакомая речь:
— Из Польши?
— Да, да, — ответили шепотом поляки. Нам строго-настрого запрещалось разговаривать с людьми не из поезда, и нарушение запрета наказывалось карцером.
— Вильнюс уже у них, и они идут, как нож сквозь масло, — успел прошептать поляк из вырытой траншеи.
Взволнованные происходящими событиями, голодные более чем когда-либо в Лукишках, грязные более чем когда-либо в жизни, мы прибыли в Котлас. За все время пути охранники и раздатчики пищи отказывались сообщать названия станций, которые мы проезжали. Но прибытие в Котлас от нас не скрыли, и это дало нам еще большее основание считать, что Котлас — конечная станция и здесь мы начнем «новую жизнь».