Чем ближе мы подъезжаем к той линии, за которой идут уже русские оккупационные владения (начало этой линии город Бидзево), тем как-то беспокойнее население. Нередко вслед нам раздавались выстрелы.
Однажды, это было под вечер, мы ехали среди прекрасно обработанных полей, синело море, далекие горы сквозили в чудном закате. Вдруг какой-то китаец, работавший в поле, вскочил на лошадь и ускакал в деревню. Мы поняли все, когда, въехав в село, увидали на площади вооруженную толпу. Вооружены были ружьями с зажженными уже фитилями, старинными пиками. Не было даже времени вытащить свои револьверы, да и бесполезно было ввиду такого множества народа. Кто знает, оружие в наших руках дало бы им, может быть, только нравственное право напасть на нас. Мне и H. E., ехавшим каждый на своем облучке, оставалось только смотреть так спокойно, как будто все это не до нас касалось.
-- Они принимают нас за хунхузов,-- объяснили нам наши ямщики, когда мы выбрались за околицу недружелюбного села.
-- Разве и здесь есть хунхузы?
-- Да, говорят, около Бидзево морских хунхузов около тысячи человек.
Не успели мы отъехать и версты от села, как за нами погналась погоня. Гнались и стреляли по направлению к нам, мы дали подъехать передней арбе довольно близко и в свою очередь дали два залпа на воздух. Это успокоило наших преследователей, они сразу остановились, и мы скоро потеряли их из виду в прозрачных сумерках начинающегося вечера. Довольные собой, они поехали домой есть свой ужин, чтоб повторить его в полночь, разбуженные разносчиками съедобного.
Вечером 25 октября, в 11 часов, мы въехали наконец в первый занятый русскими город Бидзево.
-- Кто вы? Откуда вы? -- спрашивал нас начальник города, он же начальник сотни казаков, когда мы с H. E., отворив его дверь, неожиданно вышли из мрака.
-- Мы -- первые, сухим путем прибывшие к вам из Владивостока,
-- Но, позвольте... Как же вы прошли через лагерь хунхузов?
-- Какой лагерь хунхузов?
-- Да ведь нас осаждают шестьсот хунхузов, и морских и сухопутных... Вчера еще ночью расправились под городом с одной семьей, которую подозревали в доносе. Я уж послал донесение...
Я развел руками: никакого лагеря нет.
-- Как нет? Вероятно, хунхузы спали и не заметили вас. Ну, счастлив ваш бог. Мы с минуты на минуту ждем нападения.
-- У вас много войска?
-- Семьдесят два казака среди шести тысяч жителей китайцев, совершенно парализованных хунхузами.
Можно сказать, приехали наконец в безопасное место.
Любезный командир пригласил нас к себе, познакомил с своею женой, первой европейской дамой в Бидзево. Дама эта в то мгновение, когда мы входили к ней, сидела на кушетке, бледная, с широко раскрытыми большими черными глазами.
Пока подавали чай и ужин, мы слушали грустную повесть напряженных вечным страхом нервов. Конечно, женщинам с такими нервами не место в такой обстановке.
-- Я уговаривал ее уехать,-- говорил муж.
-- Но теперь, зная обстановку, я без тебя умру от страха за тебя.
Мы опять в давно забытых условиях пили чай с сахаром, молоком, хлебом и сливочным маслом, пили водку и ужинали.
А потом нас отвели спать в здание храма, занятое казаками. Красивое здание, с узорными китайскими крышами, за чугунной узорной оградой, с прекрасною набережной. Был отлив, и теперь море далеко-далеко от берега сверкало серебряной полоской в блеске луны.
-- Как это вышло, что казаки поместились в зданиях храма?
-- Но где же больше? Ведь, когда им надо, мы их пускаем сюда.
Я подумал, что если бы к нам, русским, пожаловали бы друзья другой национальности и устроились бы в наших храмах...
-- Китайцы добродушны? -- спросил я.
-- Да ничего... когда чувствуют силу, а когда вот так с семидесятью двумя человеками: виляют... и сам черт не разберет, кто из них хунхуз, кто нет.
Ох, как хорошо и крепко мы спали эту ночь! А утром любезные хозяева нас еще раз покормили, напоили чаем, и мы, окруженные толпой китайцев, вышли на улицу, чтоб ехать дальше.
Общее впечатление этого Бидзево -- какое-то всеобщее недоумение. Недоумевают и, очевидно, не понимают, в чем тут дело, китайцы; не знает, как быть и держать себя, эта горсть русских. Их отношения к китайцам и китайцев к ним неясные и условные.
-- По одним делам я сам разбираюсь, по другим -- отсылаю их к их судьям. А таможней заведывает еще китайский чиновник. А вот тут недалеко есть город, так там ихний фудутун не хочет уезжать, и конец. Ничего еще как следует не устроено, и до всего приходится своим умом и за свой ответ додумываться: больше на политике и выезжаешь...
Политика и русская сметка, очевидно, помогают командиру, и отношения у него с местным населением простые, условно-добродушные.
Вышла на улицу проводить нас и единственная дама здешних мест, симпатичная и в то же время глубоко несчастная жена командира.
-- Какой прекрасный день,-- сказал я ей.
-- Тем страшнее будет ночь...
Ее черные глаза широко раскрылись, и темная страшная ночь сверкнула в них. Вот ужас жизни!
-- Неужели вы без конвоя?
-- За день ведь они успеют добраться до нашего пикета,-- отвечает ей муж.-- А то,-- обращается он к нам,-- подождите, мы к вечеру ждем доктора, при нем пятнадцать человек конвоя.
Даже у П. Н. пренебрежительная гримаса. Что до Н. Е., то тот давно уже сидит на своем облучке и, отвернувшись угрюмо, слушает наш разговор. Когда мы уже выехали за город, П. Н. со слов переводчика и наших ямщиков-китайцев говорит:
-- Это все сами китайцы их и расстраивают. Может, пятьдесят каких-нибудь хунхузов шляется, как в каждом городе, а они нарочно раздувают, чтоб боялись... Положим, что как и надеяться на них: сегодня нет хунхузов, а завтра все они хунхузы,-- с китайцами тоже шутки плохие.
Свободное копирование
