16 октября
Сегодня попутный ветер, и мы, сделав из двух бурок парус, едем со скоростью шести верст в час. Наш оригинальный парус в виде черной звезды привлекает общее внимание. Несколько шаланд, однако, с своими громадными римскими парусами обогнали нас.
-- Нельзя ли, чтоб они нас прихватили?
Кричат им,-- отвечают: можно.
-- Сколько они за это хотят?
-- Об этом не стоит разговаривать,-- сколько дадут.
Нас привязывают борт к борту, и мы едем со скоростью восьми верст в час -- давно неведомое удовольствие.
-- Нельзя ли вам сказать в ближайшем таможенном пункте, что эти бобы, которые мы везем -- ваши, тогда мы не заплатим пошлины?
Об этом просят нас китайцы, хозяева паруса.
-- Нет, этого нельзя. А много у вас бобов?
-- Около тысячи пудов.
-- Сколько вы заплатите пошлины?
-- По копейке с пуда.
-- Если вы довезете нас до И-чжоу, то мы примем пошлину на себя.
-- Мы бы рады, если позволят перекаты. Пока во всяком случае мы едем вместе.
У нас все, решительно все на исходе. Кроме мяса, впрочем, но мясо зато начинает пахнуть. Я предлагал выбросить его, но Бибик говорит, что именно теперь мясо и хорошо.
-- Корова старая, жесткая была, а теперь мягкая, нежная.
Мясо, действительно, на вкус теперь гораздо лучше стало.
-- А вы посмотрите,-- горячо заступаясь за мясо, говорит Ив. Аф.,-- что китайцы едят,-- к ихнему мясу без зажатого носа и подойти нельзя, а это что? Вот как надо, к самому мясу наклониться, чтоб услышать дух.
-- Обед нечем варить: дров нет,-- докладывает Ив. Аф.,-- разве у китайцев той шаланды в долг взять.
-- Попросите.
Дали дров.
-- Сколько стоит?
Смеются:
-- Ничего не стоит.
Сварили себе обед и предлагают нам. Благодарим и показываем на свой, который собираемся варить. Ив. Аф. пристроился все-таки и ест.
-- Гораздо вкуснее нашего: хорошо разваренная кукуруза, какая-то прикуска.
-- Неловко, бросьте.
-- Что ж неловко,-- им это лестно только.
Я боюсь, что было бы, если бы до И-чжоу оставалось еще несколько дней,-- мы все обратились бы в нищих странников.
Холодно, грязно, голодно: последние часы в Корее проходят тускло. Только к вечеру как будто теплее стало. Шире река и, как расплавленная, с фиолетовым налетом, спит неподвижно. Понизились горы, сзади сомкнулись крутые, высокие, а вперед ушли мелкими отрогами, открывая горизонты и даль реки. Там недалеко уже и конец всем горам, и через два-три дня мы будем уже любоваться необъятным горизонтом моря.
Словно из тюрьмы, каким-то узким, бесконечно высоким коридором выходишь опять на волю.
Последняя ночевка в корейской деревенской гостинице. Душно, тускло; человек двадцать корейцев, кроме нас; насекомые и дым, дым из растрескавшегося пола, едкий, вызывающий слезы; дым от крепкого корейского табаку, заставляющий чихать и кашлять. Попробовали отворить дверь,-- извиняются, но просят затворить: больные есть.
После еды корейцы отрыгивают пищу, и бесконечные рулады оглашают воздух.
Не хочется есть, не хочется спать, и в то же время чувствуешь болезненную ненормальность этого. Продолжайся дальше путешествие -- поборол бы себя, но теперь весь как-то сосредоточился на конце своего путешествия.
Боюсь только упустить что-нибудь существенное.
Лесу нет, на каждом шагу -- и на китайском и на корейском берегу поселения. Китайский берег более пологий, богаче почвой и пахотными полями. На китайском же берегу, в местности Мен-суи-чуенг (Холодный ключ), против корейской горы Чусанчанга, богатейшие серебряные рудники. Все китайцы передают о них, захлебываясь от восторга. Но китайское правительство не разрешает разрабатывать их, не разрешает разрабатывать рудники красной меди близ Мауерлшаня.
-- А тайно?
Китайцы отчаянно машут головами: "Хунхузы".
Свободное копирование
